Интересно только, как он собирался удрать, если сам же и забаррикадировал дверь? Или решил, что фэбээровцам рано или поздно надоест осаждать сию неприступную крепость и они уберутся восвояси? Насколько мне удалось разглядеть, в комнате он был один.
– Тук-тук, сантехника вызывали? – прокричал я в замочную скважину. Надо сказать, что голос мой, приглушенный и обезображенный противогазом, звучал весьма загробно, но Евсей его все же опознал и ответил новой автоматной очередью и потоком непечатных выражений. Его довольно длинная речь содержала, по сути, только одно конструктивное предложение: «Убирайтесь!» – но для нас это в данный момент было неприемлемо.
– Евсей, а у меня граната есть, сдавайся...
Однако Кэт отрицательно замотала головой – гранат не осталось, баллончиков с газом тоже. Завалялась только пачечка пластиковой взрывчатки, но ни я, ни Кэт не были специалистами по организации локальных взрывов направленного действия, и, тупо разбомбив дверь или стену, мы рисковали найти Беляка погребенным под обломками. А между тем мне он был нужен живым.
Кэт покрутила рукой у уха: продолжай, мол, вешай ему лапшу на уши, и отправилась в обход.
– Евсей, а у тебя еды на сколько дней хватит?... Ревматизм не мучает? Ты бы встал с пола, сквозняк, застудишься. Пойдем вниз, там пожар, тепло...
Беляк не откликался и даже перестал постреливать. Через дырочки в двери я его больше не видел, да и опасался, честно говоря, смотреть в них подолгу, пальнет еще прицельно прямо в лоб.
– Выходи, а? – продолжал я свои бесплодные увещевания, стараясь хотя бы разозлить противника, подвигнуть его на неординарные действия, вдруг он настолько заведется, что отшвырнет баррикаду в сторону и выйдет схватиться со мной в честном бою один на один. Почему-то в боевиках так регулярно случается, жаждут злодеи дуэли нос к носу, чтоб глаза в глаза, и честные, хорошие парни в таких схватках неизменно выигрывают. А поскольку именно я – честный и хороший, то мне такая дуэль на руку. – Я тебе удобные наручники припас, домой поедем, в Москву, я тебе в тюрьму передачки носить буду. Эй, Евсей, ты там не умер, чего молчишь? Да, кстати, забыл сказать, дружок твой Сытин совсем голову потерял, ну в прямом смысле, изгадил своими мозгами все твои с таким трудом взлелеянные розы.
Я, казалось, уже исчерпался, а Беляк по-прежнему меня игнорировал. Жутко хотелось курить, но для этого нужно снять противогаз, а чтобы снять противогаз, нужно выбраться на улицу, а чтобы выбраться на улицу, нужно вначале выкурить Беляка, а чтобы выкурить Беляка... Да! Такие логические экзерсисы – явно признак усталости и недостатка алкоголя в крови, но чтобы выпить, опять-таки нужно снять противогаз... Бред, ей-богу! А Кэт все не появлялась.
Пришлось продолжать в том же духе, пока наконец в комнате не возобновилась стрельба.
Я приник к замочной скважине, Кэт висела за окном на тонком шнуре и расстреливала стекло. Беляк на четвереньках метался по комнате, спасаясь от осколков, автомат болтался на ремне у него на шее.
А Кэт была уже в комнате. Тут вдруг обнаружились и эротические партнерши Евсея, оказывается, он просто запер их в ванной. Три хорошенькие китаянки под присмотром Кэт обезоружили Беляка, надели на него наручники и, поднатужившись, оттащили от двери диван. Не зря китаянки лучшие в мире штангистки.
Я ворвался в комнату с видом победителя и принял Беляка в свои крепкие объятия. Тот скрипел зубами и усиленно старался не смотреть на кейс, но я-то о нем не забыл.
– Слушай, мент. Забирай чемодан, и разойдемся по-хорошему. Там и тебе, и бабе твоей на всю жизнь хватит, еще и детям останется, – предложил Беляк.
Кэт в это время отбивалась от проституток, которые на ломаном английском толковали ей что-то о готовности содействовать эмигрантской службе. Видя, что моя напарница не прислушивается к нашему с ним разговору, Беляк выдвинул новое предложение:
– А хочешь, забирай все себе, негру твою пристрелим, и ты меня отсюда выведешь. Соглашайся, Турецкий.
В ответ я наотмашь съездил ему по морде, в основном за «негру». Ненавижу расистов.
Кэт загнала во двор наш фургончик, и мы загрузили в него Беляка и еще десятерых его архаровцев, на остальных просто не хватило наручников. Каждый из наших пленников получил добрую порцию успокоительного в мягкие ткани, чтобы, не дай Бог, не устроили дебош в дороге.
Последнюю пачку пластиковой взрывчатки я забросил в гараж – не пропадать же добру, а заодно у очнувшихся головорезов не возникнет искушения погрузиться в машины и броситься выручать шефа.
Уже выезжая с гостеприимной Парк-лейн, мы услышали вой приближающихся полицейских сирен, добропорядочные соседи Беляка все-таки добились внимания к бардаку, творящемуся у них под окнами. Машина с мигалками проскочила мимо нашего скромного фургончика, не обратив на него никакого внимания. То-то они удивятся, когда увидят погром, нами учиненный, а еще больше удивит их нехитрый рассказ охраны о широкомасштабной операции ФБР против «русской мафии».
Уже в двух кварталах от места событий мы почувствовали себя в относительной безопасности, Кэт достала из бардачка бутылку «Джонни Уокера», близняшку той, которую мы распивали буквально пару дней назад с покойным Сытиным.
– Мы-таки надрали им задницы, – предложила Кэт незамысловатый, но очень уместный тост, и мы сделали по большому глотку прямо из горла. Нервное напряжение отпустило, но как-то разом накатила усталость, хотелось залечь в теплую берлогу и проспать сутки, двое, а может, и больше. Но первым делом я закурил, памятуя, что этого мне хотелось раньше.
– И куда теперь? – задала совершенно закономерный вопрос Кэт. – В аэропорт Кеннеди?
Это было бы здорово. Только кто меня выпустит, разыскиваемого за шпионаж, да еще без документов, да еще с незаконно арестованными головорезами.
– Нет! В нью-йоркский порт! – заявил я, поскольку в моих взбодренных виски мозгах окончательно оформился давно уже зревший гениальный план.
Черный «джип-чероки» двигался по Тверской улице. Женщина за рулем была чем-то огорчена, даже рассержена. То и дело она произносила беззвучные ругательства в адрес какого-нибудь попавшегося на пути чайника за рулем. На заднем сиденье лежал небольшой чемодан, к ручке которого был пришпилен длинный и узкий багажный талон со знакомой до боли аэрофлотовской эмблемой. Любопытствующий человек, которого, впрочем, не было и не могло быть в салоне «джипа», смог бы прочитать – «Ny-mow. Udovenko». Женщина, которой, судя по всему, и принадлежал чемодан, миновав Пушкинскую площадь, затем метро «Охотный ряд», свернула на Моховую. Проезжая мимо гостиницы «Москва», она мельком взглянула на серую громаду. Ни один мускул не дрогнул на ее лице...
Лина Удовенко росла бойкой девчонкой. В родном городе Дедовске, что под Москвой, соседская детвора даже прозвала ее Майклом Джексоном за пластичность, умение быстро бегать, красиво и стремительно двигаться. Родители мало времени уделяли Лине, поэтому росла она фактически на узких и грязных улицах Дедовска. На многих такой способ воспитания оказывает губительное воздействие – дети вырастают гадкой шпаной, затем превращаются в уголовников и вообще в деклассированный элемент. С Линой такого не произошло. Дешевый портвейн в подворотне не довел ее до скотского состояния, как многих друзей и подруг, сигареты не вызывали утреннего кашля, а мальчиков она до себя не допускала. Лидер местных пацанов, высоченный парнюга по кличке Волдырь, которую он заслужил за перманентно покрывающие все лицо мерзкие прыщи, как-то раз подвалил к Лине по пьяни. Дворовые ребята наблюдали эту сцену и потом передавали ее друг другу как легенду. Было уже почти совсем темно. Лина спокойно сидела на скамейке и слушала любимую группу «Ласковый май». Ее затасканный магнитофончик «Сатурн» лежал тут же, на скамейке. Волдырь бухнулся рядом, произнес несколько слов с сальной улыбкой, потом пододвинулся ближе. Лина не реагировала, внимая голосу из хрипящего динамика.
– неслось на весь двор. Волдырь между тем протянул свою нечистую лапу с черной каймой вокруг обгрызенных ногтей к Лининой груди. Та не пошевелилась. Она слушала песню. И только когда «Ласковый май» допел последний припев, то есть после слов: «И оставляют вас умирать на белом, холодном окне», – музыка внезапно оборвалась. Послышался какой-то треск, мычание Волдыря, который совершенно не понимал, что с ним, собственно, происходит. В конце концов Лина стряхнула с юбки остатки изломанного в щепы магнитофона и гордо проследовала домой. Лицо Волдыря представляло собой жалкое зрелище. На
