бюро, где нам за вполне скромную сумму отпустили симпатичный гроб, даже без покойника.

Жаль, что я не захватил с собой чудный двухдолларовый костюмчик от Бронштейна. Евсею он бы несомненно оказался впору.

Еще я прикупил себе черную рубашку и черный галстук, чтобы все, кто мог бы усомниться, не сомневались, что убитый горем родственник действительно перевозит прах достопочтенного усопшего из Нью-Йорка в Чампа-Ларго (это такой городишко на самой границе с Гватемалой, я его на карте выискал).

– Когда тебя снова занесет к нам? – спросила Кэт. Гроб уже благополучно загрузили, и мы стояли на выщербленном бетоне пирса, чувствуя себя немного неловко под любопытными взглядами нашего матроса.

– Когда истечет срок давности за шпионаж.

– Тогда будем прощаться навсегда.

– А может, лучше ты к нам, я тебя с дочкой познакомлю.

– Постараюсь.

Однако не получалось у нас счастливого расставания. В общем, я поцеловал Кэт, стараясь вложить в эту акцию все чувства, которые к ней испытывал и вообще, и в данный момент особенно и которые почему- то никак не желали облекаться в слова. И, глядя с борта воняющего рыбой кораблика на ее одинокую фигурку у самого края неотвратимо удаляющегося американского берега, я совокупно с уругвайским судном, разумеется, взял курс на юг, не корысти ради, а токмо волею долга перед отчизной, собираясь прибавить к шпионажу в Соединенных Штатах еще и незаконное пересечение границы социалистической Кубы.

Чтобы плавать по Атлантическому океану на маленьком судне, требуется, как я понял, особая твердость духа, что-то сродни йоге. Усилием воли нужно подавить стоны организма и заставить себя любоваться пейзажем, который, надо признаться, удивительно однообразен – одна вода, сплошная вода, и ничего, кроме воды. Единственная мысль согревала меня: Беляку в его гробу даже эта маленькая радость жизни недоступна. Все время своего нежеланного круиза он вел себя тихо, может, не отошел от предусмотрительно всыпанного в глотку снотворного, а может, до смерти перепугался и предпочитал помалкивать. Тревожить его у меня не было никакого желания: не тронь... – не испортишь атмосферу.

В атмосфере царил свой праздник: день выворачивания наизнанку. Стремясь скрасить свое существование, я перебрался на мостик, где дежурил мой матрос, предполагая, что он окажется словоохотливым малым и станет потчевать меня всяческими историями, как подобает морскому волку, вдобавок занимающемуся контрабандой. Он обрадовался собеседнику, но от компаса не оторвался и стал интересоваться жестами, как, мол, погодка. Поддерживать данную тему мне как-то не хотелось. Я уклончиво пожал плечами: бывает и хуже – и удалился восвояси. Оставалось ждать пересадки на более дружественный корабль и надеяться, что там-то уж удастся вздохнуть полной грудью.

Да, я забыл рассказать о нашем гениальном плане: предполагалось, что матрос пересадит меня с багажом в нейтральных водах на российский сухогруз, следующий в Гавану за сахаром, где мы и перекантуемся, пока из Москвы не привезут документы, с которыми можно было бы беспрепятственно сесть в самолет. То есть можно было бы, конечно, этого и не делать, а устроить себе месяцок-другой сладкой жизни в трюме с сахаром и добраться до родины вплавь, но обрекать себя на такое я был не согласен.

Однако особых иллюзий насчет того, что все получится, как задумано, я не питал. Беляка взял – все, лимит везенья исчерпан, дорогой товарищ Турецкий, нечего раскатывать губу и ждать от судьбы приза. Путь твой по законам теории вероятностей усыпан мелкими и средними неприятностями. И роптать вроде грешно: у меня в черном ящике бесценный приз и в чемодане солидный довесок. Другое дело, что мне перепадет от всего этого. За первый, конечно, благодарность и зарплата как-нибудь, за второй – тоже спасибо скажут, еще и покосятся: не причастился ли к награбленным у американского народа ценностям? Российский бюджет опять же пополню, есть повод собой гордиться.

Понемногу, спустя много часов, я поймал такт бортовой и кормовой качки и начал клевать носом, но счастью моему не суждено было сбыться. Матрос быстро заговорил что-то по-испански, тыкая пальцем в сторону горизонта, который, замечу в скобках, в океане со всех сторон. Прямо по курсу маячила черная точка, которая при нашем приближении оказалась судном с горделиво реющим родным флагом на мачте.

– Скорее! – потребовал матрос. – Волнение слишком сильное, меня еще опрокинет. – От российского судна нас отделяло метров сто, если не больше. Как я их преодолею со своей поклажей, его, похоже, нисколько не заботило.

– Ну так давай, подруливай ближе! – возмутился я.

– Ближе нельзя! Сказал же: волнение сильное, сам, что ли, не видишь? Хочешь, чтобы нас разнесло в щепки?

– И что мне теперь прикажешь делать? Прыгать с грузом за борт и молиться, чтобы меня подобрали, прежде чем я начну пускать пузыри?

– А я почем знаю?! Я свою работу сделал – довез тебя, как договаривались. Все, хорош трепаться! Вываливай со своим барахлом!

Голосу разума он внимать не собирался, пришлось прибегнуть к непопулярным мерам. Не говоря ни слова, я вытащил пистолет. Он, также молча, все осознал, вернулся к штурвалу и стал приближаться к борту, обходя судно с подветренной стороны. Я залюбовался картиной: прямо по-ленински, вооруженный рабочий за спиной буржуазного спеца-саботажника. Тот кипит от ненависти, но работает на благо революции.

– В Гаване будем через двенадцать часов, если шторм не усилится. – Капитану странным образом удавалось сохранять вертикальное положение. Я держался за поручни и раскачивался вместе с кораблем.

– А если усилится?

– Через двенадцать с половиной. Как вы собираетесь сойти на берег? У вас все документы в порядке? Мне ничего толком не объяснили, кроме того что вас нужно взять на борт и оказывать всяческое содействие.

Капитан уже успел связаться с родиной по рации.

– Документов у меня нет. Документы летят самолетом Аэрофлота. Потом сотрудник нашего посольства пронесет их на корабль.

– Какого числа рейс?

– Понятия не имею. – Я об этом не думал. Выходит, я могу проторчать здесь целую неделю, а то и дней десять?!

– Мы стоим четверо суток, – сухо заметил капитан.

– А вы можете связаться с Гаваной или Москвой и узнать, когда ближайший рейс на Кубу?

Он посмотрел на меня как на полного придурка. Мне стало обидно:

– Послушайте, не надо делать такое лицо! Я что, Джеймс Бонд, по-вашему? Я следователь Генпрокуратуры. Если по-хорошему – должен сейчас сидеть в своем кабинете, а не в море болтаться, провоцировать Карибские кризисы.

Ждать мне, как выяснилось, придется до завтра: вполне по-божески, но терпение мое было на исходе. Я не находил себе места и не мог придумать никакого занятия, чтобы убить время. Беляк все еще не очухался от наркоза: в сознание пришел, но соображал туго или только делал вид. Его заперли в пустующем помещении склада медикаментов при лазарете. На всякий случай, пока на судне находились официальные кубинские представители, я неотлучно находился при нем. От этого деятеля можно ждать любой выходки.

Беляк был вял, перегрызть руку, скованную наручниками, пробить лбом обшивку судна или другим неслыханным способом совершить дерзкий побег не пытался. Зато принялся расшатывать мою неподкупность и склонять меня к вступлению на стезю порока. Начал он с вполне закономерного вопроса:

– Где мы? И какого хрена меня шатает? – Однако с воображением у него было туго. Не найдя разумного объяснения, он дико выпучил глаза и захрипел: – Ты что, Турецкий, решил меня отравить? Пристрелить не смог и теперь травишь, как баба?

Видно, забыл, каким образом они меня притащили в свое логово.