одним махом уже и Штамо, этого пожилого, лысого, страдающего ожирением бонвивана, привлекла сюда. Ну фантазии!

Однако приходилось и это терпеть.

Вот так, шаг за шагом, – о каких уже собственных страстях рассуждать! – они обговаривали детали убийства человека. Был даже момент, когда эта уморительная сквалыга, удрученная тем, что хорошее оружие стоит довольно дорого – до тысячи баксов, собралась было сама достать подходящее. И гораздо дешевле. Естественно, Филипп категорически отверг такое предложение. Там, где оружие, женщинам вообще делать нечего. Даже таким рисковым, как старший следователь по особо важным делам. На ней должна лежать иная забота, да-да, вот эта самая, и нечего морочить голову профессионалу пустой болтовней. Короче, договор простой. Либо он принимает заказ и сам его готовит и выполняет, либо немедленно умывает руки. Что, кстати, было бы для него наилучшим выходом. Скрепя сердце Нина Георгиевна согласилась. Но из суммы в двадцать тысяч долларов она все же выторговала для себя половину. Сошлись на десяти. Пятьдесят процентов аванса – вперед. Остаток – после выполнения заказа. Таков закон.

И Нина, вот как была, даже не прикрывшись, этакой резвой козочкой соскочила с кровати и убежала в другую комнату, где у нее был кабинет, ну и сейф соответственно. Раздался лязг железа, и вскоре она вернулась с пачкой стодолларовых купюр. Филя взял, машинально взвесил на ладони и, не став пересчитывать, небрежно кинул деньги на пол, рядом с брюками и прочей одеждой, еще с вечера беспечно валявшейся на ковре. Вот так, полнейшее пренебрежение к иностранной валюте! Лишнее доказательство того, что не в деньгах дело, а исключительно в принципе! Это и должна была понять следователь Ершова...

Филя на минутку представил себе, какая торговля могла происходить у нее с адвокатом по поводу той, черной взятки, и едва не расхохотался – вот уж воистину картинка, достойная кисти великого художника! Но рассмеяться в такую пафосную для обоих минуту означало немедленно и навсегда провалить важное дело. И Филя сдержался, дав, однако, немного воли своим рукам...

Турецкий смеялся, слушая отчет, и посматривал на часы. Щербак поймал его взгляд и сказал:

– Если у вас есть сомнения в отношении адвоката, могу уверить, за ним еще с ночи установлено наблюдение. И каждый шаг – под контролем. Никуда от нас не денется.

– Я хотел бы поговорить с ним.

– Мы предоставим тебе, Сан Борисыч, такую приятную возможность, – добавил Филипп. – Нам же главное – не прозевать тот момент, когда он отправится к Брусницыну. Вот уж тот взовьется! Снова накладка, а? Интересно, на кого валить станет на этот раз.

– А на кого? – пожал плечами Щербак. – Тут двух мнений и быть не может. На Ершову, конечно. У него же других кандидатов нет. А у Ершовой, как у того волка, хвост к полынье примерз, значит, чего-то боится, вот с нее и спрос. Но тогда уж нам придется и ее охранять.

– Что будем делать с Казначеевой? – озабоченно спросил Денис. – Дядька все молчит. Этот Багров подтвердил, что сам привез ее туда, в Коровино. Правда, говорит, потом не видел. И я, не знаю почему, склонен верить ему.

– А потому, Андреич, – подсказал Щербак, – что для него уже наступил момент истины, когда он, извините, обо... ну обгадился от страха. И прежнего Багра больше нет, кончился. Ему смысла нет врать, поскольку он четко усек, в чем его спасение. Я видал таких... Держатся отлично, как в боксе, до первого нокаута, а потом сразу ломаются. Не все, конечно, но многие. И Багор не исключение. Пережимать с ним не надо, а так, я полагаю, можно и веревки вить. Если с умом. Это я к тому, что женщина наверняка там. Но выяснить точно мы сможем только после штурма вражеских укреплений. А права такого, вижу, нам никто не даст.

– Да, уж вы сейчас Славку не теребите, ребята, – посоветовал Турецкий, поднимаясь. – Мы разговаривали вчера. Понимаете? Для производства обыска в доме господина Брусницына нет никаких официальных оснований. Я пробовал подъехать к Косте, но он отвергает нашу самодеятельность категорически. Факты ему нужны, а не наши с вами догадки. А этот Брусницын – на очень высоком, оказывается, счету в министерстве. Там у него, я полагаю, большинство начальства тайно кормится. И он для них ничего не жалеет – ни дорогих машин, ни денег...

– Ага, – кивнул Филипп, – которые, с помощью обыкновенного рэкета, осуществляемого, кстати говоря, той же милицией, собирает с предпринимателей. Я, было дело, намекнул Нине Георгиевне насчет этих взносов... Это когда она предложила мне подумать о переходе к Брусу. Ну спросил, насколько все у них там реально и перспективно. Чтоб зря не рисковать тем местом, которое уже имею. Так она знаете что ответила? Более перспективного бизнеса, чем этот Благотворительный фонд, у нас в России вообще нет! Разве что нефть. Так-то, братцы...

– Ладно, ребятушки, – потянулся Турецкий, – служба призывает, а вы, как сработаете, сразу звоните. Где остановитесь?

– Дядька сообщит, – ответил Денис.

– Ну, значит, мы вместе с ним и подскочим! – Турецкий кивнул всем и вышел.

А буквально через пятнадцать минут в агентстве зазвонил телефон. Докладывал Сева Голованов, осуществлявший ночное дежурство и собиравшийся сдать вахту Демидычу.

– Андреич, – сказал он, – у адвоката наблюдается шевеление мыслей. Толстяк вышел к своему «опелю» и бродил вокруг, пока не зазвонил мобильник. После этого, быстро переговорив о чем-то – далеко, не слышно, – вот только что запрыгнул в машину и собирался уже дать по газам, но мы его опередили, перекрыли выезд из двора. Сейчас Демидыч сидит у него в машине и мирно беседует, как и было договорено. Популярно объясняет ему, какими превратностями богата наша действительность. Адвокат никуда не рыпается. Кажется, он уже смирился с неизбежным. Наши дальнейшие действия?

– Пусть Демидыч забирает руль, и везите его сюда, – сказал Денис. – Дядьке позвоню позже.

– Слушаюсь, шеф! – ответил Сева, и все находившиеся в комнате поняли, что тот улыбается.

Конечно, все у них было не совсем так, как доложил Голованов, но ясно одно – захват произошел настолько молниеносно, что говорить о каких-то ненужных свидетелях – совершенно излишне.

– Сан Борисыч наверняка еще недалеко отъехал? – предположил Филипп. – Сообщить бы?

– Он уже в свой кабинет входит, – хмыкнул Денис, знавший методы Турецкого в езде по центральным столичным улицам и переулкам. – Да здесь всего два шага... Надо сделать так, чтобы у адвоката не осталось никаких впечатлений о нашей конторе. Поэтому уберите все лишнее, закройте жалюзи и шторы, свет – минимальный. А Сева с Володей знают, как его доставить, чтобы ему некогда было глазеть по сторонам...

Адвоката в низко надвинутой на самые глаза большой грузинской кепке – удачная находка Демидыча – ввели под руки в помещение из узкого служебного двора, рядом с агентством. Непривычная полутьма в большой полуподвальной комнате, служившей в «Глории» холлом, не улучшила настроения Дмитрия Аркадьевича, готового, судя по его виду, к любым неожиданностям, даже весьма неприятным. И это несмотря на заверения Демидыча, что зла ему никто не желает. Больше Володя ничего конкретного объяснять не стал. Лишь всю дорогу бубнил на ухо: «Не рыпайся, брателло, и все у тебя будет о’кей! Куда собирался, туда и везем. Тебе ведь к Брусу надо? Ну вот». Несколько раз повторил одно и то же, пока Штамо, сидевший рядом со связанными за спиной руками и в низко надвинутой на самый нос кепке, не успокоился. Относительно, конечно. Потому что главный – и далеко не самый приятный – разговор ожидал его впереди.

Его посадили на стул перед небольшим столом, на котором не было ничего, кроме яркой лампы, направленной ему в лицо, и диктофона – сбоку. Лица присутствующих виделись, словно в туманной дымке.

– Что вы от меня хотите, не понимаю! – почти истерическим голосом начал он. – И вообще, кто вы такие? И по какому праву?..

– Не волнуйтесь, Дмитрий Аркадьевич, – скучным голосом ответил Денис, сидевший напротив него, по ту сторону лампы, в темноте. Как в классическом полицейском детективе. – Все вам доходчиво объяснят. Только не мельтешите, пожалуйста, от вас слишком много шума, и вы не в судебном заседании.

– А что здесь происходит? Я в гостях у бандитов? Зачем эта лампа?

– Чтоб вы привыкли к мысли, что вас от грани отделяет даже и не шаг уже, а почти неосязаемые