Лолита. Поди к черту!
Гумберт. Грубость, цыпка, тебе не поможет.
Лолита. Ты не смеешь загонять меня в ловушку. Ну хорошо. Мы никуда не заходили. Мы болтали и смотрели на платья в витринах.
Гумберт. Вот в этой, например?
Лолита. Да, хотя бы в этой.
Гумберт. Ах, Лолита! Взгляни поближе.
Витрина магазина готового платья. Приказчик, ползая на четвереньках, поправляет ковер, на котором стоят полуразобранные манекены, изображающие свадебную группу («и имеющие такой вид, будто они только что пострадали от взрыва»): одна фигура без парика и без рук, совершенно нагая, если не считать белых чулок на ногах. Другая, небольшой величины, не имеющая определенного пола, стоит в манерно- игривой позе и должна изображать, когда ее оденут, девочку с букетом Лолитиного роста. Высокая, укрытая огромным куском фаты невеста вполне закончена, если не считать отсутствия одной руки. На полу, у ног девицы, там, где старательно ползает приказчик, лежат три тонкие голые руки и белокурый парик. Две руки, не обязательно принадлежащие одной фигуре, случайно соединились в изогнутом положении, напоминающем жест отчаяния и мольбы. Гумберт, раздраженный и саркастичный, с лицом, подергивающимся от тика, указывает на эти предметы угрюмо молчащей Лолите.
Гумберт. Гляди, Лолита, гляди хорошенько. Разве это не ужасный символ какой-то невероятной беды? Разве по твоей нежной коже не бегают мурашки от этого зрелища?
ЭЛЬФИНСТОН — 20 МИЛЬ.
Лолита больна. Она прижимает руки к глазам, откидывает голову назад и стонет.
Гумберт. Ты устала?
Она не отвечает.
Гумберт. Если хочешь, мы остановимся. Ты сможешь соснуть часок.
Она пожимает плечами.
Гумберт. Тебе нехорошо?
Лолита. Мне ужасно плохо.
Гумберт. Отчего, что с тобой, моя милая? Животик болит?
Лолита. Все болит. Хочу остановиться в Эльфинстоне на ночь.
Гумберт. Но так мы никогда не доедем до Бордертона.
Лолита. Я умираю, болван. Мы остановимся в Эльфинстоне на ночь.
Гумберт. Я хотел бы избежать остановок в мотелях.
Лолита. На этот раз мы заночуем в самом лучшем отеле Эльфинстона. Я подчеркнула его название в «Золотых страницах» — «Гасиенда Грёз». Ох, мне никогда еще не было так паршиво! Ты сидишь на моем свитере.
Гумберт. Бедняжка моя! Как не вовремя! Ай-яй- яй. Мы вот что сделаем. Остановимся на ближайшей площадке, и я поставлю тебе градусник. У меня в несессере есть градусник.
Площадка для короткой остановки: с одной стороны дороги высится отвесная скала, а прямо за шоссейным ограждением — мглистая пропасть. Лолита, откинув голову и закрыв глаза, сидит с термометром во рту. КИНОАППАРАТ опасливо исследует содержимое мусорных баков (консервные банки и пустые бутылки) и останавливается на детском мокасине, оставленном на каменном парапете. Гумберт смотрит на свои наручные часы.
Гумберт. Полагаю, что уже можно взглянуть.
Он деликатно вынимает у Лолиты изо рта стеклянную палочку термометра. Она облизывает пересохшие губы; ее бьет дрожь. Гумберт высматривает уровень ртути.
Гумберт. Эти коварные американские градусники как будто нарочно устроены так, чтобы скрывать свои показания от обывателей. Ах, вот, вижу. Боже мой! Сто три[80]. Мы немедленно едем в больницу.
На следующей шоссейной площадке останавливается автомобиль Куильти.
Гумберт выходит из номера со стопкой книг и букетом жестко топорщащихся диких цветов в руках. Он направляется к своему автомобилю. С ним заговаривает хозяйка мотеля.
Хозяйка. Надеюсь, ей сегодня намного лучше.
Гумберт. Я еду сейчас к ней. Доктор сказал, что при такой инфлюэнции, как у нее, температура держится четыре дня, и действительно, вчера у нее жар начал спадать.
Хозяйка. Ей понравятся ваши цветы.
Гумберт. Я собрал их в лощине, что на той стороне вашего мотеля. Сегодня ветер пронизывает до костей. Это оттого, что мы в горах?
Хозяйка. По мне, так довольно тепло.
Гумберт. Я что-то неважно себя чувствую. Надо будет лечь в постель, когда вернусь.
Хозяйка. Погодите, я отодвину корзину с бельем, чтобы вам было легче выехать.
Лолита со счастливым и невинным лицом лежит с журналом в опрятной и свежей постели. Ее губы свеженакрашены, ее волосы до блеска расчесаны щеткой. На ночном столике — белый телефонный аппарат, топазовый перстенек и роза в стакане, со стеблем, инкрустированным драгоценными пузырьками воздуха. Мария Лор, пухлая, миловидная и наглая молодая сиделка, состоящая в сговоре с нимфеткой, энергично складывает белое фланелевое одеяло, когда в палату входит Гумберт со своим трогательным букетом и книгами.
Лолита. Какие жуткие траурные цветы. Но все равно — спасибо. Только будь так мил, пожалуйста, обойдись без французского — это только раздражает людей.
Ее глаза вновь обратились к журналу.
Гумберт. Температура в норме? Это прекрасно. Кто принес тебе эту розу?
Лолита. Мария.
Мария Лор (посмотрев в окно на автомобильную площадку перед больницей). Вам нельзя оставлять машину здесь, мистер. Вам надо объехать здание с другой стороны.
Гумберт. Простите. Я спешил и к тому же не слишком хорошо себя чувствую.
Мария. Там знак висит: только для персонала.
Гумберт. Хорошо, хорошо.
Мария уходит, унося одеяло.
Лолита. Мария только старается быть полезной.
Гумберт. Мария наглая и пронырливая. Не удивлюсь, если узнаю, моя милая, что вы успели обменяться всеми своими дрянными секретами. Ее грандиозный зад, должно быть, заставляет практикантов ворочаться и вздыхать по ночам.
Лолита. Твой английский здорово продвинулся, дорогой. Скоро ты заговоришь на жаргоне малолетних преступников.
Молчание.
Гумберт. Я принес тебе несколько дивных книг. «История Танца». «Поэты-романтики» моего друга профессора Бера. «Цветы Скалистых Гор» с восхитительными иллюстрациями. И еще «Кармен» Мериме — боюсь, не лучший перевод, но обязательно прочитай, это замечательная печальная повесть.
Лолита издает неопределенно-благодарственный звук и продолжает поглощать страницы своего журнала.
Вновь вбегает Мария Лор.
Мария (быстро переглянувшись с Лолитой). Да, это один посетитель забыл.
Гумберт. Посетитель? У тебя был посетитель, Лолита?
