ловушка. – Просто исчезла… Что это значит? Ты хочешь сказать, что она взяла… и пропала куда-то?

– Может быть.

– Знаешь, Заводная Птица, я уже тебе говорила, но ты правда странный парень. Таких чудиков еще поискать. Понял?

– Я бы не сказал.

– С чего же ты тогда взял, что лестницы могут исчезать сами по себе?

Я прижал ладони к лицу, пытаясь сосредоточиться на разговоре с Мэй.

– Значит, это ты ее вытащила?

– Конечно, я, – ответила Мэй. – Мог бы и догадаться. Подкралась ночью и вытянула.

– А зачем?

– Вчера я несколько раз к тебе заходила. Хотела позвать опять вместе поработать. Тебя не было. Увидела на кухне твою записку и стала ждать. Сидела-сидела, не дождалась. Тогда я подумала, может, ты снова у заброшенного дома отираешься. Прихожу – колодец наполовину открыт и в него спущена лестница. Мне и в голову сначала не пришло, что ты сидишь тут, на дне. Я подумала, что лестницу оставил какой- нибудь рабочий или еще кто-то. Вот и скажи: есть еще на свете люди, которые, чтобы подумать, лезут в колодец и сидят там?

– Что ж, ты права, пожалуй, – был вынужден признать я.

– Ночью тихонько смоталась из дома и опять пошла к тебе, но тебя все не было. И тут до меня дошло: а не ты ли забрался в колодец? Мне в голову не приходило, чем там можно заниматься, но ты ведь немножко того… Я и двинула снова к колодцу, вытащила лестницу. А ты сдрейфил, наверное?

– Есть немного.

– А что ты там пьешь и ешь?

– Воды есть немного. Еду я не брал. Вот только три лимонных карамельки…

– И давно сидишь?

– Со вчерашнего утра.

– Ты, наверное, голодный?

– Пожалуй.

– А с этим делом… ну, отливаешь ты как?

– Обхожусь. Я же почти не пью и не ем, так что это не проблема.

– А знаешь, Заводная Птица, ведь ты можешь там умереть, если я захочу. Кроме меня, никто не знает, где ты. Лестницу я спрятала. Понимаешь? Стоит мне уйти отсюда – и тебе кранты. Кричи не кричи – все равно не услышат. Кому в голову придет, что ты тут сидишь? Никто даже не заметит, что ты пропал. На работу не ходишь, жена сбежала. Если кто и обратит внимание, что ты пропал, будет уже поздно – к тому времени ты отдашь концы, и даже тела твоего не найдут.

– Все правильно. Твоя воля – и мне конец.

– Ну и как тебе это?

– Ты меня напугала, – сказал я.

– Что-то по твоему голосу не похоже.

Я все тер ладонями щеки. Вот они – руки и щеки. В темноте их не видно, но все пока на месте, мое тело еще здесь.

– Наверное, до меня еще как следует не дошло.

– Зато до меня дошло, – заявила Мэй Касахара. – Оказывается, человека на тот свет отправить гораздо проще, чем кажется.

– Ну, это еще от способа зависит.

– Проще, проще. Вот достаточно тебя здесь оставить – и все. Ничего и делать не надо. Ты только представь, Заводная Птица! Как ты будешь мучиться в темноте, постепенно загибаться от голода и жажды. Это будет нелегкая смерть.

– Это уж точно, – отозвался я.

– Ты, похоже, мне не веришь. Думаешь, на такую жестокость я не способна?

– Не знаю. Верю или не верю – не в том дело. Все может быть. Вот что я думаю.

– «Может быть…» Я не об этом говорю, – произнесла она ледяным тоном. – Вот что! Мне отличная мысль пришла в голову. Коли уж ты туда думать залез, может, помочь тебе еще больше сконцентрироваться?

– Как? – спросил я.

– А вот так! – С этими словами Мэй Касахара плотно задвинула половинку крышки колодца, которая оставалась открытой. Наступила полная, непроглядная тьма.

В кромешной тьме я скорчился на корточках на дне колодца. Со всех сторон меня окружало ничто – единственное, что можно было разглядеть. Я сделался частью этого ничто. Закрыв глаза, слушал, как бьется сердце, бежит по жилам кровь, как, подобно кузнечным мехам, работают легкие, как сокращаются в спазмах требующие пищи скользкие внутренности. В этом жутком мраке каждое движение, каждый удар пульса неестественно громко отдавались в голове. Да, это мое тело, моя плоть. Но из-за темноты все ощущалось с небывалой остротой и натурализмом.

Сознание постепенно покидало свою физическую оболочку.

Мне стало казаться, что я – Заводная Птица, лечу по летнему небу, усаживаюсь на ветку какого-то большого дерева и начинаю заводить механизм этого мира. В самом деле, если птица куда-то девалась, должен же кто-то выполнять ее работу – крутить эту штуку. Иначе пружина ослабнет и точное, налаженное устройство в конце концов остановится. Интересно: кроме меня, никто, похоже, не заметил, что Заводная Птица исчезла.

Я попробовал издать горлом нечто похожее на крик Заводной Птицы, но ничего не вышло. Какой-то бессмысленный противный скрежет – такой получается, когда неровные, шершавые поверхности трутся друг о друга. Нет, так кричать умеет только Заводная Птица. Только она может заводить пружину нашего мира так, как нужно.

Птица из меня получилась никудышная – безголосая и ни на что не способная. И все же я решил полетать по летнему небу. Оказалось, это совсем не трудно – поднимаешься в воздух, а там маши себе крылышками под нужным углом да следи за курсом и высотой. Мое тело моментально приспособилось к полету – я парил свободно, без всякого труда, глядя на землю с высоты, привычной для Заводной Птицы. Надоедало летать – усаживался на ветку и сквозь зеленую листву разглядывал крыши домов и дороги, снующих туда-сюда людей. Жизнь шла своим чередом. Жаль только, я не мог видеть со стороны самого себя – ведь мне ни разу не довелось встретить Заводную Птицу, да и как она выглядит, я не знал.

Я пробыл в птичьем облике довольно долго. Сколько – не знаю. Хотя толку от этого ровным счетом никакого не было. Летать, конечно, занятие приятное, но сколько можно? Ведь у меня еще остались кое- какие дела в моем темном колодце. И из Заводной Птицы я опять стал самим собой.