— Кошмар! — покачала она головой. — Они пробрались сюда снизу, из Подземелья.

— Кто? Жаббервоги? — уточнил я.

— Да нет. Жаббервоги так близко к земле подниматься не любят, а если и поднимаются, то оставляют после себя запах.

— Запах?

— Такой неприятный запах — рыбы и болотной тины... Нет, это не жаббервоги. Я думаю, это те же, кто поработал у тебя в квартире. Те же приемчики, если приглядеться.

— Похоже на то, — согласился я и еще раз осмотрел помещение. С полпачки канцелярских скрепок, ссыпавшись с перевернутого стола, поблескивали на полу в свете флуоресцентных ламп. Почти машинально — по старой привычке думать о смысле скрепки — я наклонился, зачерпнул с дюжину скрепок и на всякий случай сунул в карман.

— Здесь было что-нибудь ценное? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Только счета, квитанции да разные сметы. Принципиального важного — ничего.

— А этот наш... изгонятель жаббервогов цел?

Она подошла к огромной куче мусора на полу, порылась в магнитофонах, фонариках, будильниках, таблетках от кашля и письменных принадлежностях, извлекла на свет аппарат, похожий на небольшой прибор для измерения громкости, и пощелкала кнопкой у него на боку.

— Излучатель в порядке, работает. Они явно не поняли, зачем эта штука. А устроен он слишком просто, чтобы сломаться при падении.

Она прошла в дальний угол, присела на корточки, сняла крышку с розетки в стене, щелкнула встроенным выключателем, после чего поднялась и слегка надавила на стену ладонью. В стене открылось отверстие размером с телефонный справочник, в котором я различил нечто вроде потайного сейфа.

— Оцени! Сюда залезть они бы в жизни не догадались, — торжествующе произнесла она, набрала на железной дверце четыре цифры, и сейф открылся.

— Ты можешь вынуть все отсюда и разложить на столе? — попросила она.

Морщась от боли в животе, я перевернул стол, поставил на место и разложил на нем одну за другой вещи из сейфа. Перетянутая резинкой пачка банковских книжек пальца в три толщиной, какие-то акции, векселя, два или три миллиона наличными52, что-то увесистое в полотняной котомке, толстый блокнот из черной кожи и коричневый пакет. Она вскрыла пакет и выложила на стол содержимое: старые мужские часы «Омега» без ремешка и золотое кольцо. Циферблат у часов был покрыт мелкими трещинами, а металл по всему корпусу почернел.

— Это самое драгоценное, что есть у деда, — тихо сказала толстушка. — Колечко мамино. Все остальное сгорело.

Я кивнул, она положила часы и кольцо обратно в пакет, взяла со стола увесистую пачку денег и затолкала в карман.

— Ну вот! А я и забыла, что деньги здесь тоже есть! — воскликнула она.

Затем она развязала котомку, вытащила что-то плотно обернутое в старую рубашку, развернула ее и показала мне. Маленький автоматический пистолет. Не какая-нибудь игрушка — реальный пистолет с патронами. На мой непросвещенный взгляд — что-то вроде «браунинга» или «беретты». Видел такой в кино. К пистолету прилагались запасная обойма и коробка патронов.

— Ты, наверное, хорошо стреляешь? — спросила она.

— С чего бы? — удивился я. — Я и оружия-то в руках никогда не держал.

— А я — отлично, — похвасталась она. — Дед тренировал меня на даче на Хоккайдо. С десяти метров в открытку попадаю. Здорово, да?

— Здорово, — согласился я. — Но откуда он у деда?

— Нет, ты точно ненормальный, — обреченно сказала она. — Когда есть деньги, можно достать что угодно. Ты что, не знал?.. Ладно, если с тебя толку мало, я сама его понесу. Согласен?

— Сделай милость. Только не вздумай случайно подстрелить меня в темноте. Еще одна рана — и я больше не ходок.

— Не беспокойся, я осторожная, — заверила она меня и затолкала пистолет в карман куртки. Я с удивлением отметил: сколько она ни набивает карманы всякой всячиной, ее фигурка вовсе не становится плотнее или неповоротливее. Тут явно какой-то фокус. А может, просто куртка хорошо сшита.

Она взяла блокнот из черной кожи, раскрыла ближе к середине, подвинула к лампе и впилась глазами в страницу. Я посмотрел туда же, но ничего не понял. Вся страница была исписана арабскими цифрами и буквами латиницы в сочетаниях, каких я отродясь не встречал.

— Это рабочий журнал деда, — объяснила она. — Заполняется шифром, который знаем только мы с ним. Здесь — записи о намеченных делах и о том, что случилось за день. Дед велел, если с ним вдруг что-то случится, сразу проверить журнал... Погоди-ка! Двадцать девятого сентября ты закончил стирку и подготовил данные к шаффлингу, так?

— Точно.

— Это у него помечено единицей в кружочке. Возможно, как первая стадия чего-то большого. Под номером два написано, что в ночь с тридцатого сентября на первое октября ты закончил шаффлинг. Так?

— Да, все верно.

— Значит, это вторая стадия. Так... Дальше — полдень второго октября. Под номером три. И приписано: «Остановка программы».

— В полдень второго мы с ним должны были встретиться. Видимо, он собирался предотвратить запуск какой-то особой программы в моей голове. Из-за которой и должен наступить конец света. Но ситуация резко изменилась. Профессора либо убили, либо похитили. Это и есть самое непонятное на сегодня.

— Погоди-погоди! Тут дальше еще записи. Ужасно торопливым почерком...

Пока она копалась в журнале, я заново упаковал рюкзак и заменил батарейки в фонарике. Все дождевики были сорваны с вешалок и разбросаны по полу, но, слава богу, вполне пригодны. Без дождевика в водопаде я промокну и окоченею так, что боль в животе меня просто парализует. Затем я выудил из кучи на полу ее кроссовки — конечно же розовые — и тоже запихал в рюкзак. Часы на руке показывали полночь. Ровно двенадцать часов до остановки неведомой программы в моей голове.

— Дальше идут какие-то вычисления... Запас электричества, скорость распада, сопротивление материала, допустимая погрешность и так далее. Я этого не понимаю.

— Что не понимаешь — пропускай, у нас мало времени. Попробуй расшифровать то, что имеет хоть какой-нибудь смысл.

— Да тут и расшифровывать нечего.

— То есть?

Она протянула мне раскрытый блокнот и ткнула пальцем в страницу. Никакого шифра на странице не было. Я увидел там лишь огромный крест, дату и время. После обычных столбиков цифр — плотных и мелких, хоть разглядывай в микроскоп, — этот крест смотрелся таким огромным и корявым, что делалось не по себе.