поднялись со своих скамеечек, как школьники во время учебной воздушной тревоги, и побрели на арену.

— Ты остаешься, — остановил он Джули.

Презрительно дрогнули ноздри, скривились в отвращении губы.

«Ну конечно, — подумала она, — Шейла из “Луны” — гвоздь программы. Для нее, пожалуй, целое действие отведут».

В нескольких умело скомпонованных кадрах оператор показал, как пятеро арлекинов цепями приковали еретиков к стремянкам и по колено обложили их щепой.

Крупный план: солома, хворост, дрова, бутылки из-под джина, мерные ложечки для кокаина, шприцы наркоманов, листовки феминисток, романы Курта Воннегута, старые номера «Гроин», «Вет» и «Мисс», видеокассеты со «Шведскими сестричками» и «Бонни Бофф и Венский хор мальчиков», порнографические снимки, вроде тех, что приносили папе на работу чокнутые клиенты, — горы греха, завалы порока, нагромождения недостатков, плотины, навороченные развратными левацкими наркоманскими влагалищами.

Смена кадра: строй трубачей, выдувающих из меди три пронзительные ноты.

Смена кадра: сам первосвященник Милк, святой поджигатель, с единственным застывшим глазом и скрещенными на груди руками.

Смена кадра: светловолосый палач, расхаживающий вдоль лестниц и зажигающий погребальные костры из огнемета. Снопы пламени, извергающегося из раструба.

Режиссер постарался во всех деталях отразить сожжение. На экранах раскрывались рты, извергая дым и искры. Лица сморщивались, как выброшенные на берег медузы. Чернели бедра, лопались глаза, загорались волосы, обугливались мышцы. Нестерпимый зной жег стриженую голову Джули. Воздух содрогался от истошных воплей. Тошнотворный запах горелой человечины сгустился над ареной.

Второй антракт.

Подсобные рабочие внесли алюминиевые ведра, наполненные водой, — «водой из священной реки», поясняли субтитры. Они выплеснули благословенную жидкость на погребальные костры, загасили их, как когда-то Джули погасила Атлантик-Сити. Отвязав еще дымящиеся скелеты, рабочие унесли их на специальных носилках.

«Действие третье. Антираспятие для Антихриста».

Вот оно. Назад дороги нет.

Джули проняла дрожь, она застонала. Вдруг ощутила, что мочевой пузырь вышел из повиновения. По ноге заструилась теплая жидкость.

Из-под решетки в бункер въехала телега с сеном, влекомая тощим паршивым ослом. Правил им все тот же, в белом колпаке.

— Садись, — скомандовал он. И сквозь зубы добавил: — Еврейский Антихрист.

— Сяду, если захочу, — едва ворочая языком, отвечала Джули.

Осел противно крикнул. Пижама взмокла, Джули бил озноб.

— Садись, царица иудейская.

Джули посмотрела на монитор. На арену выкатилась громоздкая конструкция: нечто одновременно фривольное и зловещее, знакомое и гротескное. Карусель, поняла Джули. Не какая-нибудь, а та самая, с Железного пирса. Скрипучая развалина, с которой они с Фебой когда-то стащили деревянного льва. Остались ли там другие деревянные животные, видно не было, поскольку вся карусель от козырька до помоста была забита фанерой, раскрашенной в черные и белые квадраты, как шахматная доска. Вся конструкция напоминала огромный барабан, лежащий на боку. Карусель медленно вращалась под фальшивые звуки «В приморском граде на Променаде», доносившиеся из встроенного органа. Двое мужчин в белых полосатых пижамах были прибиты к белым квадратам. Два живых человека, распятых, истекающих кровью, — и на карусели.

Рассмеявшись, Джули забралась в тележку и опустилась на душистое сено. Возница взмахнул кнутом, и тележка покатилась, переваливая через песчаные бугры, покачивая Джули, словно она снова сидела верхом на украденном деревянном львенке. Она рассмеялась. Ведь все это было так смешно, обхохотаться можно! Наконец-то до нее дошло, до чего все это смешно. Джули вспомнилось, как на втором курсе она посещала занятия по риторике под названием «Христианские символы в массовой культуре». Этот идиот профессор усматривал символы христианства во всем, начиная с комиксов про супермена и заканчивая Элвисом Пресли. «Скажите, доктор Шеффилд, если женщину прибивают гвоздями к карусели с Железного пирса, это, случайно, не делает ее символом христианства?»

Возница остановился в трех ярдах от карусели, и тут же четверка арлекинов в черных масках вскарабкалась на телегу, как тарантулы в контейнер с бананами. Их немигающие глаза, казалось, видели то, что недоступно человеческому взгляду. Это были полные ненависти глаза убийц. Не переставая смеяться, Джули отвернулась. Мимо снова проплыли распятые. По фанере разлилась кровь. Речная система. Корневая система. Нервная система. Кровеносная. Наполовину мертвые, наполовину живые, они проплыли второй раз и третий. Бородатый здоровяк и лысый коротышка, нос картошкой. Они были так близко, что Джули могла пощупать железные гвозди, могла, лизнув, попробовать на вкус их пот. Тут наг телегу поднялся светловолосый палач. В руках он держал некую помесь велосипедного насоса и электродрели. Но не насос и не дрель, а электрический пистолет для вколачивания гвоздей. Современный «Молот ведьм». Что и говорить, 2013 год. Пришло будущее и вытеснило привычный молоток с ручкой.

Джули охватил новый приступ смеха. Между тем карусель замедлила ход.

— Встать! — рявкнул палач, перекрикивая стоны органа.

Продолжая смеяться, Джули поднялась. Перед ней остановилась белая панель карусели. Бородач — слева, карлик — справа.

— Поднять руки!

Смеясь, Джули выполнила команду. Арлекины плотно прижали ее к фанере. Заусенцы, пробившись сквозь пижаму, оцарапали кожу. Подняв пистолет, палач прижал его дуло к левой ладони Джули. И тут ей стало не до смеха.

— Нет!

Она содрогнулась всем телом, и снаружи, и внутри. Дрогнула селезенка. Всколыхнулась печень. Задрожала поджелудочная железа. Кости мелко завибрировали.

— Не надо! Нет! — Это не может происходить с ней. Не может…

Бах. Взрыв, раздирающий тело болью.

— Нет, прекратите, нет!

Бах. Второй огненный стержень, на этот раз — в запястье.

— Нет, стойте! Не надо!

Последовала короткая заминка. Палач приноравливался к ее увечной руке. И — бах, бах — между локтевой и лучевой костью. Бах, и три гвоздя пришили ее руку к фанере, словно обивку к стулу. Телега тронулась, и все ее шестьдесят килограммов повисли на гвоздях, как шкура для просушки. А палач продолжал. Разделавшись с левой ногой, он принялся за правую. Бах, бах — невыносимая боль, отягощенная неизвестностью. Сколько понадобится времени, чтобы умереть от этого? Час, два? Остаток дня?

Карусель пришла в движение.

Чтобы отвлечься, Джули принялась мысленно диагностировать свое состояние: повышенное содержание сахара в крови, предрасположенность к судорогам, гвоздь в правой плюсневой полости, гвозди в сгибающей мышце предплечья и в лучезапястном сухожилии. Но это не помогало. Мышечные спазмы не прекращались, раскаленные штыри продолжали жечь, но главное, она не могла дышать. Поднятые руки раскрыли легкие, и они наполнились до предела. Чтобы выдохнуть, Джули должна была подтянуть таз, перенеся вес тела на плюсну и запястье, ввинчивая раскаленные добела штопоры в изувеченные нервы. Орган умолк.

— Я… этого… заслуживаю… — донесся голос слева.

— Этого никто не заслуживает, — ответила Джули, повернув голову к говорившему.

— Я — да, — продолжал бородатый. — Прочти Библию… и увидишь… смертная казнь… для таких… как… я…