— Именно.

— И в чем разница? — озадаченно спросил Билли.

— Разница в том, что первое вы называете распятием, — авторитетно пояснил ангел, — а второе — антираспятием.

«Антираспятие для Антихриста», — грустно повторяла про себя Джули, входя вслед за Оливером Хорроксом через массивную цилиндрическую дверь в комнату для свиданий. С потолка лился голубоватый свет люминесцентных ламп, а из четырех углов на нее смотрели объективы встроенных видеокамер. Антираспятие для Антихриста — вот так новость сообщил ей тюремщик! Что это: правда или обычная сплетня? Выходит, ее враги решили обратиться к первоисточнику и завтра на глазах у всего города ее прибьют гвоздями к кресту и оставят умирать. Не сожгут, а прибьют гвоздями. Просто Пиррова победа: с раскаленной сковородки — на крест. Молочный свет ламп равномерно заполнял пространство комнаты, заставляя забыть, что снаружи сейчас поздний вечер. Для неевреев — суббота, для евреев — воскресенье. Вдоль левой стены, задрав подбородки и поджав губы, стояли семь вооруженных до зубов охранников. Хоррокс провел ее в центр комнаты, и Джули, не обращаясь ни к кому конкретно, сложила ладони — живую левую с фантомом правой — и горячо помолилась, чтобы ближайшие двадцать минут прошли спокойно, чтобы все обошлось без неловкости и истерик.

Из коридора донеслось хлопанье дверей, поочередно открывавшихся и закрывавшихся, как шлюзы канала. Вошел ее муж. Следом — Феба с сопящим свертком на руках. Видимо, Милк решил удовлетворить ее последнюю просьбу и даровал ей этот поцелуй перед смертью, объятия перед преисподней.

— Мы уже все перепробовали, — сказал Бикс, неуверенно шагнув к ней, держа в руках большую плоскую коробку с пиццей. — На телефоне круглые сутки сидим. Даже Айрин помогает. Мы связались с Госдепартаментом, с обоими нашими сенаторами, с Олмером Вестом из ЦРУ… — Полосатая пижама была слишком тесной, В щели между пуговицами выпирало бледное тело.

«Вот параноик этот Милк! — подумала Джули. — Заставил их раздеться, чтобы они, не дай бог, не пронесли цианистый калий, зашитый в подкладку».

— Беда в том, что антимарксистская политика Джерси всех устраивает, — сокрушался Бикс. — А свидетельство о рождении тебе выдали здесь, в Трентоне… — Бикс скорбно смотрел на нее покрасневшими от бессонных ночей глазами. — Мы никак не можем добиться поддержки.

— Я и не надеялась, что вы меня спасете. Правда. Я шла к этому всю свою жизнь.

— Э, да эти ослы забрали у тебя протез! — вспылила Феба. Верхние пуговицы пижамы были расстегнуты, и из-под нее выглядывал специальный лифчик для кормящих матерей. — Они забрали у нее Молли.

— Нет, я ее отдала Шодри.

— Какая же ты славная, Джули Кац. — Феба нежно взъерошила кудряшки маленького Мюррея. Глазенки тут же распахнулись — темно-коричневые диски, окруженные белым ореолом. — По ночам спит, не плачет, — похвасталась Феба. — О, классный обмен! Хочешь, я брошу его в Дэлавер, если это спасет тебе жизнь?

— Что ты несешь? — ужаснулась Джули.

— Что я несу… О Киса, милая…

— Осталось восемнадцать минут, — вставил Хоррокс.

— Хочешь его подержать? — предложила Феба.

— Боюсь, уроню. — Братишка у нее умный и добрый. Весь в папу. Удивленно-задумчивый взгляд, словно он ошибся планетой и раздумывал, оставаться здесь или нет. — Обрезание сделали?

— Конечно, сделали. Я думаю, отец бы на этом настоял. Возьми, не бойся.

— Нет, не могу. Я боюсь.

Малыш захныкал. Личико покраснело, как лакмусовая бумажка от кислоты.

— Знаешь, моя мамуля иногда тебя подкармливала, — говорила Феба, расстегивая лифчик. Она сунула темный сосок в маленький перекошенный ротик. Охранники повернулись к ней, как по команде «Равняйсь!». — Так что мы с тобой выросли у одной груди.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь усердным чмоканьем маленького Мюррея.

— Осталось семнадцать минут, — напомнил Хоррокс.

— Можешь помолчать, дружище? — одернула его Феба.

— Не обращай внимания, — успокоила подругу Джули.

Бикс вздохнул на протяжной басовой ноте.

— Джули, ходят слухи, что тебя не сожгут. Они задумали…

— Я знаю… — Джули сокрушенно подняла глаза к потолку. — Антираспятие для Антихриста. Старый добрый Бог не забывает свою доченьку.

— А потом… Завтра… Они отдадут нам… Словом, наши пропуска действительны до завтрашнего вечера. Мы сейчас пойдем домой, а потом вернемся, и они отдадут нам… — он шумно вздохнул, надув щеки, — твое тело.

— Мою мертвую плоть.

— Мы с Фебой сделаем все, как ты захочешь, — поспешно добавил Бикс. — Отсидим шивах. Кремируем. Поминки устроим. Как скажешь.

Джули сжала в кулак несуществующую ладонь. Феба с Биксом уже обсуждали ее похороны. С одной стороны, это звучит ужасно, но с другой — так трогательно. Ей даже хотелось при этом поприсутствовать.

— Опустите меня в залив, родной. Похороните меня в океане.

— В проливе Абсекон?

— Да, там, где я любила играть в детстве.

— Ну конечно, пролив Абсекон.

— И еще. Прежде чем вы меня опустите, я хочу, чтобы ты меня поцеловал.

— Поцелую. Обязательно.

— Прямо в губы, Бикс. Прямо в мои мертвые губы.

— Обещаю. Мне страшно.

— Еще бы.

— Шестнадцать минут, — вставил Хоррокс.

— Заткнись ты! — осадила тюремщика Феба. Она постукивала пальцами по коробке с пиццей. — Есть хочешь? — спросила она Джули.

Как ни странно, но Джули почувствовала, что голодна.

— Для пиццы у меня всегда местечко найдется.

— Спецзаказ. — Билли поставил коробку на пол и откинул крышку. По комнате разлился божественный аромат. — С пепперони, и сыра больше, чем обычно.

Джули задумалась: «Интересно, “пепперони” склоняется? Господи, что только не приходит в голову осужденному на смерть?»

— Помнишь наш пикник в «Довиле»? Вы, случайно, не захватили бисквитов? А колу?

— Не-а, — вздохнула Феба. — Конечно, я все помню.

— Интересно, «пепперони» склоняется? Можно сказать «пицца с пепперонями»?

— Ты это о чем? — удивленно посмотрела на подругу Феба.

— Ну, об этих колбасках.

— Наверное, не склоняется, а что?

Джули пожала плечами.

Они сели прямо на пол. Придерживая коробку культей, Джули оторвала равнобедренный треугольник пиццы и с наслаждением откусила. Все двести вкусовых сосочков языка с готовностью напряглись, радуясь каждому нюансу в аромате сыра, каждому пикантному оттенку пепперони. Как же она здорово держится! И надо же, это доставляет особое удовольствие. Улыбаясь, Джули слопала пиццу до крошки. И все же она чувствовала, что если бы не маленький Мюррей, они вряд ли сумели бы держать себя в руках. Малыш был талисманом, символом временного затишья. Каждое его движение, улыбка были поводом для нового всплеска радостной болтовни взрослых, словно никогда раньше ни один ребенок в мире так не улыбался. К концу их маленького пикника Джули решилась.