– Иван Николаевич, лабораторный цех для селекции уже готов. Все остальное построим. Помощников набирай сам сколько хочешь. Оклад тебе положим от кооперации – десять тысяч в год, как начальнику департамента, – смеется Смоляков.
– А вы не боитесь прогореть на моей науке, господа кооператоры?
– Нет, не боимся. У нас все подсчитано… Помнишь, как мы с тобой голландцев побили сибирским маслом? А с чего начинали? С ярославских быков да с вологодской коровы с одиннадцатью тысячами пудов масла. А как только наладили селекцию, по сто тысяч в год давали приросту! А?
– Ну, пшеницу новую не выведешь за год.
– Да мы и старыми сортами иностранцам нос утрем. Наши мужики наладили караваны зерна в Афганистан. И по морю, и на верблюдах. И поезда фрахтуют. Всю торговлишку англичан там порушили. До Персии добираемся, Индии!.. В Китай идем. А если нашим мужикам дать новые сорта, засухоустойчивые, скороспелые, урожайные… Они весь мир завалят… Дело говорю?
– Дело!
– Ну так едем?
– Трудно мне сейчас сказать тебе что-либо определенное. Видишь, я занят, даже здесь, в отпуске, – сказал Твердохлебов. Он взял со стола письмо. – Это вот жалоба от ссыльного Крючкова… Угодил в ссылку за сбор подписей в защиту иваново-вознесенских забастовщиков. Я говорил с министром внутренних дел… Обещал освободить. А это письмо от тюменского попа. Архиерей притесняет – поп на проповеди обличил местные власти в растратах пособий переселенцам. Надо в Синод писать.
– И хочется тебе с этой политикой возиться? Ты же ученый, друг мой. Учти, наука ждать не может, – сказал Смоляков.
– Это верно, наука не ждет. И мириться с простоем нельзя. А с такой мерзостью мириться можно? Вот, полюбуйтесь. – Твердохлебов достал из папки телеграмму и подал Смолякову. – Телеграмма из Верного. Мать телеграфирует… Сына ее, студента Филимонова, предают во Владимире военно-окружному суду. Будто покушался на урядника. Но это ложь!.. Я проверил. Его просто оговорили провокаторы. А сам Филимонов находился в то время в Москве. И тем не менее…
– Не понимаю, какой смысл в этом?
– Простой… У Филимонова голова на плечах и горячее сердце. Молчать не хочет. Проповедует. Вот это и опасно. В подлые времена мы живем: честных людей увольняют, порядочных обыскивают… Так что же мы должны? Сидеть и ждать – когда до нас дойдет очередь? Нет! – Твердохлебов встал и нервно прошелся по кабинету. – Нет и нет! Я завтра же еду во Владимир и сам буду слушать это дело.
Муся, отложив гербарий, следит за отцом.
– Папа, возьми меня с собой!
Твердохлебов остановился, поглядел на нее:
– Ну что ж, поедем. Тебе это полезно будет.
Военно-окружной суд. Небольшое помещение забито военными, полицией. Штатской публики мало; в гуще самой мы видим Твердохлебова с дочерью.
За судейским столом сидят пять офицеров, в центре – председатель суда, полковник. Чуть сбоку в загородке стоит бритый смуглый молодой человек. Это подсудимый Филимонов. Возле него два солдата с саблями наголо. Молодой человек говорит, обращаясь к судьям:
– Вам хорошо известно, что ни в каком покушении я не участвовал, так как находился в то время в Москве, а не в Шуе. Вы не смогли найти ни одного свидетеля, кроме полицейского осведомителя. Вы боитесь даже присяжных – вам нужно единогласие в расправе. Даже публику впускали по пропускам, свою, доверенную. И вот вы сидите одни и разыгрываете комедию суда. Вы боитесь даже признаться, за что меня судите. А судите вы меня за покушению, но только не на урядника, а на присвоенное вами право – одним говорить открыто, а остальным молчать. Вы судите меня за то, что я осмелился сказать рабочим людям, что они имеют право свободно выражать свое мнение, право на собрания, демонстрации, право самим решать свою судьбу. Я говорил и буду говорить, что люди должны быть свободны и никакими высокими словами о государственной необходимости нельзя оправдать произвола и насилия. Вы меня судите за идеи. Вам нечего выставить против наших идей, кроме дубинки, тюремной решетки и виселицы. Но помните – идеи нельзя посадить за тюремную решетку. Насилие, брошенное против идей, что ветер для огня; оно может только раздуть это негасимое пламя в огромный пожар. Берегитесь! Вы сами сгорите в этом огне.
Подсудимый сел.
Председатель суда, вставая:
– Суд удаляется для вынесения решения.
Все встают и выходят в фойе.
Твердохлебов очень возбужден. К нему подходит молодой вертлявый репортер.
– Господин депутат, что вы думаете об этом процессе?
– Это издевательство над правосудием. Процесс должен быть гражданским, с присяжными, с защитой, – ответил Твердохлебов.
– Что вы предлагаете предпринять?
– Подождем решения суда.
– Папа, а почему он такой спокойный? Ведь его могут засудить? – спрашивает Муся.
– Он прав, поэтому и спокоен.
В другой группе слышны голоса, но трудно уловить, кто что говорит.
– Скажите на милость – у них еще молоко на губах не обсохло, а им подай равноправие! А хрена тертого не хочешь?
