Вроде бы и то поле, и место чем-то похоже на то, но перед нами уже не колосья пшеницы, а белая россыпь ромашек, да синие вкрапины ирисов, да желтые пятна купальниц.

Девушки в длинных платьях и мужчина с бородкой, в той же старомодной соломенной шляпе с низкой тульей, собирают гербарий. Это Твердохлебов Иван Николаевич с дочерьми Ириной и Мусей. Младшая Муся, совсем еще подросток, в беленькой панамке, в плетеных башмачках, бегает по лугу.

– Папа, папа! – кричит Муся. – Смотри, кто к нам едет! Дядя Сережа!

От леса прямо по лугу, выметывая выше груди ноги, шел запряженный в дрожки серый, в крупных яблоках орловский рысак. На дрожках, слегка откинувшись на натянутых ременных вожжах, сидел широколицый, бородатый, медвежьего склада мужчина. Это Смоляков Сергей Иванович, сибирский агроном и предприниматель: он и земледелец, и скотопромышленник, и маслозаводчик, и торговец, и прочая и прочая…

Поравнявшись с Твердохлебовым, он рывком намертво осадил жеребца и молодцевато, пружинисто спрыгнул с дрожек.

– Вот где я разыскал тебя. Здорово, друг народа! Честь Сибири и надежда науки!

– Так уж все сразу! – улыбаясь, Твердохлебов шел к нему.

– Нет, не все! Еще либерал и демократ! – Он сгреб Твердохлебова и облобызал трижды.

– Ты что ж, так на дрожках и прикатил из Сибири? – посмеивался Твердохлебов.

– Милый! Я к тебе не то что на дрожках – на аппарате прилететь готов. А этого зверя напрокат взял у костромского барышника. Не поеду же я к тебе на извозчике. Ну как, хорош, мерзавец? – указывал он на рысака. – Хочешь, подарю!

Меж тем Муся уже держала под уздцы этого серого красавца: жеребец ярил ноздрями и косил на нее выпуклым, с красноватым окоемом, блестящим глазом.

– Муська, стрекоза! А ну-ка да он сомнет тебя? – ахнул Смоляков.

– А я на узде повисну, дядь Сережа. Я цепкая.

– Ах ты егоза тюменская! А как выросла, как выросла! – Он потрепал ее за волосы и обернулся к старшей сестре: – Здравствуй, Ириш! Значит, гербарий собираем? Отцу помогаешь?

– Нет, я для себя… Я теперь на Голицынских курсах учусь.

– Ишь ты какая самостоятельная!

– А я для папы собираю! – кричит Муся.

– Большего мне теперь не дано, – кивает Твердохлебов на пучок трав. – Вот, на каникулах хоть душу отвожу… А потом опять всякие комиссии, заседания, выступления…

– Да брось ты к чертовой матери эту Думу!

– Меня же выбрали… Народ послал. Голосовали! Как же бросишь? Перед людьми неудобно.

– Я слыхал – тебя на третий срок выбирают?

– Нет уж, с меня довольно! – резко сказал Твердохлебов. – Откажусь, непременно откажусь.

– И куда же потом?

– Опять в Сибирь, папа? Да? – крикнула Муся.

– Это не так просто, дочь моя, – озабоченно ответил Твердохлебов. – Ну, что ж мы посреди луга встали? О серьезных делах за столом говорят.

Письменный стол в домашнем кабинете Твердохлебова, заваленный газетами, письмами, телеграммами. У стола сидят хозяин и Смоляков. Сквозь растворенную дверь видны другие комнаты; там раздаются голоса, мелькают женские фигуры, кто-то играет на пианино.

Муся сидит тут же в кабинете отца за легким столиком и заполняет листы гербария.

– Ну уж нет… На этот раз я от тебя не отстану. Должен я что-то сказать сибирякам, – говорит Смоляков. – Поставку семян, закладку питомника – все возьмет на себя кооперация… Исходный материал можешь заказывать всюду, в любом месте земного шара – достанем. Любые расходы покроем.

– Но мне понадобится еще и метеорологическая станция.