Ветер стих. Дождя уже не было.

– Почему ты сторожевая собака? – задав очередной вопрос, Джулия громко чихнула.

– Ты не пробовала принимать панадол? – вместо ответа спросил Гермес.

– Бесполезно. Пока само не пройдет, никакие лекарства не помогут. Ответь все-таки, почему ты назвал себя сторожевой собакой?

Гермес взмахнул топором и вонзил его в надрубленный ствол. Потом разогнулся, поплевал на ладони и задумчиво потер их.

– Ты не хочешь отвечать?

– Это не очень интересная история. – Он посмотрел на нее в упор. – Думаю, тебе знать ее совсем не обязательно.

– Ошибаешься. Я очень люблю всякие истории, и твоя история мне очень интересна.

– Отец сам выбрал для меня такую роль. Он хотел, чтобы я приглядывал за матерью. Дело в том, что, когда он сидел в тюрьме, мать каждый раз беременела. Нас у нее шестеро, и все от разных отцов.

Гермес покраснел. В уголках его мягких, красиво очерченных губ появились горькие складки. «Зачем я откровенничаю с этой несмышленой девчушкой?» – подумал он, невольно любуясь ее блестящей черной косой и глубокими бархатными глазами.

Джулия тоже смутилась. Нет, она не находила ничего шокирующего в признании Гермеса, просто ей стало стыдно, что она вызвала его на откровенность, заставила признаться в том, в чем ему явно признаваться не хотелось.

– Какая же я идиотка! – с искренним отчаянием воскликнула она. – Задаю тебе дурацкие вопросы… Лучше бы молчала!

Гермес легонько хлопнул ее по плечу и улыбнулся.

– Ничего страшного! – словно подбадривая ее, сказал он. – У нас в квартале все об этом знают, хотя и не подают виду. И то, что моя мать пьет, тоже ни для кого не секрет. Конечно, я мог бы тебе что-нибудь наврать, но мне не хочется. Ты такая… непосредственная, что тебе грех врать. Что касается моих родителей, я их очень люблю – и мать, и отца тоже. Да, несмотря ни на что, Корсини я считаю своим отцом, и должен тебе сказать, он не такой уж плохой человек, хотя и не может похвастаться благородным происхождением.

– Происхождение тут ни при чем! – горячо перебила его Джулия, которая терпеть не могла отцовские разглагольствования о благородстве и знатности их рода.

– Вот и я говорю, ни при чем! – подтвердил Гермес.

– Папа говорит, что ты способный и много знаешь, – решила переменить тему Джулия.

– Послушай, детка, мне надо закончить работу и идти домой заниматься. Ты не против, если мы продолжим наш разговор после моих экзаменов?

– Дедушка говорит, что я часто сама не знаю, чего мне хочется. Зато я знаю, что если мне чего-нибудь хочется, то сразу, сейчас. В июле меня здесь не будет, я уеду в Модену.

Гермес отложил топор, взял в руки ее лицо и поцеловал. Для Джулии это было полной неожиданностью.

– Ты не такая, как другие, Джулия, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. – И хотя у тебя распухший нос и красные глаза, ты очень красивая. Ничего, что еще девочка, зато все понимаешь, как взрослая. И еще ты очень милая.

Джулия вспыхнула.

– А ты умеешь вгонять женщин в краску. – В ее улыбающихся глазах стояли слезы, и причиной их на этот раз была вовсе не простуда.

– Жаль, что у меня нет времени на девушек, особенно на таких, как ты.

– А чем я такая особенная?

– Отвлекаешь человека от работы.

– Просто я тебе не нравлюсь.

– Ты мне очень нравишься.

– Докажи!

Гермес склонился к ней, приблизил свои губы к ее губам, и она почувствовала прикосновение его языка. Впервые в жизни ее, пятнадцатилетнюю девочку, целовал мужчина. Целовал по-настоящему, не то что Заира.

– Теперь во мне миллионы твоих вирусов, – со смехом сказал Гермес. – Через два дня я буду чихать, как и ты. Довольна?

– Гермес, ты чудо! – прошептала Джулия.

Красноносая, со слезящимися глазами и гнусавым от насморка голосом, она чувствовала себя в эту минуту самой счастливой и самой красивой на свете – ведь она нравилась такому замечательному парню!

– Иди в дом, здесь холодно, – заботливо сказал Гермес и направился к дереву, а Джулия опрометью бросилась в свою комнату и заперлась изнутри. Ей надо было побыть одной, еще раз вспомнить и прочувствовать то, что с ней случилось, – ведь это был ее первый любовный опыт.

Через несколько минут в саду раздался треск – упало срубленное Гермесом дерево.

Ежедневно с пяти до восьми вечера Гермес работал в мясной лавке на улице Беато Анджелико. Хозяин говорил, что у него золотые руки, и за работу платил щедро. Никто, даже он сам, не умел так искусно разделывать мясо, как Гермес. Орудуя тяжелым топором, словно игрушечным, он ловко отрубал ребрышки, грудинку, край, кострец, филей с косточкой, и хозяин только ему доверял оформление витрины. В покупателях недостатка не было, причем многие старались заходить в лавку под вечер, чтобы полюбоваться работой ловкого статного рубщика.

– Послушай, – сказал как-то мясник, – бросай ты к черту свои книги и иди ко мне на постоянную работу.

Он был высокий и худой, этот мясник, усики в стиле Чарли Чаплина выглядели нелепо на его длинном лошадином лице.

– Я только для того и работаю у вас, чтобы покупать книги, и мясником становиться не собираюсь, – ответил ему Гермес.

– А кем ты хочешь стать? – поинтересовался мясник.

– Хирургом.

– А разве у меня ты не по этой специальности работаешь? – В глазах мясника заплясали веселые искры. – Режешь туши, как заправский хирург, и от жалоб пациентов застрахован, не то что в клинике. Я дело говорю, из тебя отличный мясник получится. К тому же, сам знаешь, я бездетный, когда-нибудь лавка к тебе перейдет. Чем плохо?

По возрасту этот человек вполне мог годиться Гермесу в отцы, хотя внешнего сходства между ними не было. Если рассуждать здраво, для парня, выросшего в нищете, не такая уж плохая перспектива получить со временем мясную лавку, но Гермеса такое будущее совсем не прельщало. «Сын поденщицы Катерины – владелец магазина!» – подумал про себя Гермес и чуть не рассмеялся.

– Я подумаю, – ответил он хозяину, чтобы прекратить бесполезный разговор.