разведать, кто зажег костер в лесу в ста метрах северо-восточнее их НП. – Там должна быть Восьмая рота. Разыщи старшего лейтенанта Воронцова и дай ориентировку нашего НП.
– Что еще? – Чебака от усталости и недосыпания пошатывало.
– Больше ничего. В остальном он сам сориентируется.
Вскоре Чебак вернулся и доложил:
– Там немцы.
– Где немцы?
– Возле костра.
Нелюбин осмотрелся и почувствовал, как вспотела спина. Слева, метрах в пятидесяти, колыхались смутные тени и слышались голоса первого взвода. Лейтенант Мороз только что ушел проверять посты. Дальше начинались болота, и там вообще никого не должно было быть. Правее расположился младший лейтенант Гудилин с остатками своего взвода. Старшине Пересвятову он приказал отойти в тыл, чтобы во время ночевки рота могла прикрыться с востока. А теперь получается, что никакой локтевой связи у него с Восьмой нет. Что там, где он предполагал позиции левофлангового взвода роты Воронцова, немцы. Откуда они там появились? Гудилин прочесал участок леса возле болота. Там никого не оставалось.
– Ты толком говори, Чебак. Где немцы? Кто костер запалил?
– Я и говорю, немцы.
– А ну, ектыть, пойдем, вместе посмотрим.
– Нет, я больше туда не пойду, – вдруг заявил Чебак и отвернулся; он торопливо докуривал, тягая из рукава, словно вот-вот поступит команда строиться.
– Это ж почему?
– А потому, что они сказали больше не приходить.
– Кто?
– Кто… Я ж говорю, немцы.
И только тут Нелюбин понял, что несколько минут назад произошло в лесу северо-восточнее, где по- прежнему горел костер, и начал понимать, в какой переплет попали и его Седьмая, и соседняя Восьмая роты, а возможно, и весь батальон.
Блокирующий огонь немецких танков остановил не только атаку Второго и Третьего батальонов, но, как по команде, прекратили выход группы немцев, оставшихся во время стремительного продвижения полка вперед в их тылы. Связисты и разведчики докладывали, что в лесу позади них рыскают небольшие группы немцев, вооружены легким стрелковым оружием. Нелюбин по себе знал, что такое оказаться в окружении. Тут надо поскорее собирать остатки сил и пробиваться. И он ждал, что ночью немцы, объединившись в более многочисленные группы, попытаются выйти к своим. Предупредил взводных, чтобы держали под рукой дежурных пулеметчиков.
И вот окруженные не только не предпринимают никаких действий к выходу, но они еще и разожгли костры.
Костер теперь горел и левее, позади взвода лейтенанта Мороза, и в полосе обороны Восьмой роты. Чебак рассказал, что, когда он спросонья вышел к костру, оттуда его окликнули по-русски, но с акцентом. Он не придал значения, так как с акцентом в батальоне говорят многие. И действительно, в ротах были и узбеки, и латыши, и молдаване. Когда Чебак подошел к костру, то вдруг увидел, что возле него стояли немцы. Вначале он подумал, что – пленные. Потом увидел, что все они вооружены. Испугался. Но виду не подал. Тот, кто позвал его, стоял и улыбался. И тогда Чебак двумя пальцами похлопал по губам. И немец понял его жест и вытащил из кармана пачку сигарет. Чебак закурил от зажигалки, повернулся и пошел по своему следу назад. Никто его не окликнул, никто не выстерлил.
Переполох начался и во взводах. Гудилин и Пересвятов прислали связных, а лейтенант Мороз прибыл сам.
– Вот что, ребяты, – сказал Нелюбин, – запаливайте и вы костры. Будем и мы греться.
В полосе Восьмой роты стояла темень. Нелюбин позвал первого попавшегося на глаза связиста и приказал бегом бежать в Восьмую, к Воронцову.
Снег валил и валил, залепляя глаза и уши. Со стороны болота тянуло настылой сыростью. Чуть погодя оттуда поволокло туман. И костры в этой вязкой пелене тумана и усиливающегося снегопада вначале окутались, как в армейские шубы, в лохматые нимбы, а потом и вовсе стали угасать. Туман и снегопад отъединяли костры и людей, сгрудившихся вокруг них, от остального мира, от войны, от противника и соседей. В какой-то момент люди перестали ощущать время и реальность. Предоставленные сами себе, они думали свои думы, разговаривали тихо, стараясь при этом не греметь оружием, словно боясь разрушить то, что подарила им эта ночь и этот час. Они даже не оглядывались на соседние костры, откуда доносилась чужая речь, потому что и там на время позабыли о войне.
Капитан Солодовников наконец-то разыскал заплутавший обоз санитарной роты и старшего лейтенанта медицинской службы Игнатьеву. Он распорядился очистить лесную сторожку, натопить печь и разместить здесь часть санитаров. Но спустя некоторое время, когда он решил поинтересоваться, как те устроились и нуждается ли в чем передвижной пункт первой медицинской помощи, к разочарованию своему узнал, что старший лейтенант Игнатьева с тремя подводами уехала куда-то вперед, в сторону дороги, где днем шел бой и где, возможно, остались раненые.
Вот тебе и генеральская «наездница», подумал он об Игнатьевой. День и ночь летает по передовой, ничего не боится, ничего не требует. А ты, Дмитрий Вадимович, товарищ майор, из своей тыловой землянки о ней беспокоишься…
Он вышел из сторожки. Закурил с часовым. В стороне дороги было тихо.
– Старший лейтенант Игнатьева когда уехала? – спросил он часового.
– А как раз я заступал после Сверчкова. Полтора часа тому будет. Ну да, через полчаса мне сменяться.
– Не сказала, когда вернется?
– Начальство. Оно нам не докладывает, куда поехало, когда вернется. – Часовой обрадовался папиросе, которой его угостил комбат-3, затягивался глубоко, с наслаждением, пряча огонек в рукаве. – Что-то затихло на дороге. Неужто наши прорвались?
– Стоят перед Яровщиной, – сказал Солодовников.
– Стало быть, опять там остановили. Там у них, товарищ капитан, крепкая оборона. Окопы в полный профиль.
Полк уже не первый раз атаковал в этом направлении. И этот боец из санитарной роты, должно быть, уже бывал здесь, подумал Солодовников, торопливо докуривая свою папиросу и поглядывая на коня, которого держал в поводу адъютант.
Через минуту они уже скакали по хорошо утоптанному проселку в сторону большака.
Последние донесения из рот не обнадеживали: остановлены сильным пулеметным и минометным огнем; впереди противник имеет сплошную линию обороны в виде разветвленной траншеи в полный профиль; в стороне Яровщины слышен гул танковых моторов. Капитан Солодовников знал, что это такое. Утром начнется контратака. И его роты, оказавшиеся справа и слева от большака, будут сметены и раздавлены в первую очередь. Неужели в штабе полка не понимают, что наша атака уже провалилась, что перспектив развития ее в глубину нет. Что пауза, допущенная по причине того, что замешкалось усиление, на руку только противнику. Что первоначальная артподготовка совершенно не нарушила оборону противника в горловине между болотами, а именно эта линия, судя по всему, и является основной. Что было бы благоразумным отойти километра на полтора и окопаться фронтом на запад и на юго-запад, перехватив большак и удерживая его до подхода свежих сил.
Комбат заскочил на минуту в штаб батальона, разместившийся в одной из уцелевших хат на краю Дебриков. Начштаба не спал. Встал из-за стола, на котором была разложена карта, придавленная керосиновой лампой, и спросил:
– Ну что там, Андрей Ильич, в ротах?
– А что. Дело хуже некуда. Утром они, судя по всему, начнут контратаку. С танками. Как в прошлый раз. Если батальон до утра не отвести, Седьмая и Восьмая останутся возле дороги. Мы сможем отвести только Девятую. И то, если успеем и если на то будет разрешение. Ты сегодня не спи. А я поеду к Воронцову и Нелюбину. Какие новости оттуда?
