– Шура, как ты думаешь, – вдруг спросила фрау Бальк, – они сегодня прилетят снова?

– Возможно, нет. Сегодня плохая погода.

– Гальс сказал, что для тяжелых бомбардировщиков это не помеха. Теперь они бомбят по ночам. Ты видела ту неразорвавшуюся бомбу, которую увезли солдаты? В ней не меньше пятисот килограммов. Ее сбросили с тяжелого бомбардировщика. – Фрау Бальк напряженно смотрела на фотографию мужа. – Нас не может защитить даже Арним со своими товарищами. Шура, ложись сегодня здесь, в гостиной, на диване. И не раздевайся. Они могут прилететь в любую минуту.

– Хорошо, фрау Бальк. Может, они сегодня и не прилетят.

– Я видела, как ты убрала наш участок. Ты молодец.

– Герр полицейский, который иногда бывает здесь, прислал двоих рабочих. Основную работу выполнили они. Одна я не справилась бы с этим деревом.

– Да, получилось очень много дров. – И вдруг вздохнула и снова посмотрела на портрет мужа: – Бомба угодила прямо в убежище. Погибли почти все, кто там был. Семья доктора Шумахера, Эрлеры вместе с детьми и стариками, Фриц Кастнер. Он был прекрасный пианист, работал в театре. Баденвейлер больше не услышит его игры.

– Фрау Бальк, а что в деревне? – наконец осмелилась Шура. Она волновалась за Ганьку и девушек.

– Там не упало ни одной бомбы.

Шура с облегчением вздохнула.

– Там все живы и здоровы, – повторила фрау Бальк и неожиданно спросила: – Шура, а у вас, то есть я хотела сказать у Красной Армии, тоже есть такие самолеты, которые могут бросать пятисоткилограммовые бомбы?

Шура кивнула.

– Это ужасно. Значит, это правда, что Пруссию и города по Одеру они уже бомбят.

Сердце у Шуры забилось: значит, наши уже совсем близко!

Уже стемнело, когда она вышла во дворик, отыскала возле калитки велосипед фрау Бальк и повела его к сараю. Никелированный руль велосипеда и узкое кожаное сиденье покрыла холодная роса. Шура сняла тяжелую накладку с пробоя. Она тоже была мокрой и холодной. Когда она поставила велосипед к опорной стойке, прислушалась и сказала тихо:

– Это я, Шура.

В дальнем углу послышался шорох, а потом голос Ивана:

– Хозяйка приехала?

– Да. Мы до вечера работали на разборке завалов. Рабочие, в том числе и французы, тоже все были там. Они восстанавливают те мастерские и цеха, которые не пострадали так сильно.

– Значит, на ребят надежды мало?

– Я постараюсь разыскать Армана сама.

– Он не поверит тебе. Что ты ему скажешь?

– Не знаю. Ты должен знать, что ему сказать, чтобы он поверил.

Иван молча стоял в темноте. Она слышала его дыхание. Теперь, когда она не видела его, в том числе и того, что ростом он ниже Курсанта, ей казалось, что с нею разговаривает именно он.

– Он совсем не разговаривает по-русски, – вздохнул Иван.

– А как же вы понимали друг друга?

– Иногда нам переводили его друзья. С ним работает бельгиец или поляк. А когда не было никого, он говорил по-немецки. Немецкий я немного знаю.

– Я тоже.

– Скажи ему: «Сражающаяся Франция» и укажи пальцем на его берет. Он его носит наизнанку. А потом назовешь мое имя и расскажешь, где я нахожусь. Решение примет он сам.

– А если он не поверит?

– Значит, не придет. Тогда придется идти в горы одному, без проводника. Но для этого нужно выбраться из города.

– Ты сказал, что я должна указать на его берет и что он носит его наизнанку. Почему?

– Берет – часть формы батальона, к которому он принадлежал до того, как попал в плен. А наизнанку он его носит потому, что на лицевой стороне – нашивка, лотарингский крест. Это что-то вроде нашей звезды.

Утром фрау Бальк, просматривая газеты, нашла листовку.

– Шура, – сказала она, – ты это читала?

– Да, – призналась Шура.

– Это было в почтовом ящике?

– Да.

– Как ты думаешь, каким образом это попало в наш почтовый ящик?

– Не знаю, фрау Бальк. Этот листок лежал внизу, под газетой, когда я забирала почту.

– Когда сюда приходил герр Шлейхер, он не видел этого листка?

– Нет, фрау Бальк, герр полицейский не просматривал вашу почту. Листок лежал между газет. Его никто не трогал.

На какое-то мгновение лицо хозяйки приняло то выражение надменности и высокомерия, какое она увидела в тот день, когда впервые увидела ее.

– Что ты думаешь по поводу прочитанного?

Шура молчала.

– Ты ведь сказала, что прочитала то, что здесь написано?

– Да, прочитала.

– И поняла смысл прочитанного. Так ведь?

– Да, фрау Бальк, поняла.

– И что ты думаешь по этому поводу?

Шура молчала, опустив голову.

– Да, девочка, да… Трудно быть искренним, когда ты в неволе. Но ведь и мы, немцы, сейчас в неволе. Мой сын – там, на самом трудном фронте. И я не знаю, что с ним в эти минуты? Здоров ли он? Не угрожает ли ему опасность? Мы все похожи на заложников. В том числе, как это ни странно, и фюрер.

Шура думала о другом. Как помочь Ивану?

Армана она отыскала на следующий день в парикмахерской. Француз улыбнулся ей, как будто сразу понял, зачем она пришла. Но, когда выслушал ее, побледнел, оглянулся и приложил палец к ее губам. По- немецки он говорил хорошо.

– Если я не приду сегодня или завтра, то искать меня не надо, – сказал Арман. – Распорядок дня сейчас ужесточился. По городу уже так просто не походишь. Твоя хозяйка когда уезжает в деревню?

– Она боится налетов и поэтому долго здесь не пробудет. Сегодня или завтра она уедет.

И вдруг Шура испугалась, что фрау Бальк, не дождавшись ее возвращения, сама пойдет в сарай за велосипедом.

Ночью, когда над городом опустилась непроницаемая мгла светомаскировки, Шура вывела Ивана из сарая и впустила в дом. То, что хозяйка уехала, он знал: после полудня Шура пришла за велосипедом и тихо сказала в сумерки сарая:

– Фрау Бальк уезжает в деревню. Армана я оповестила. Ночью я переведу тебя в дом.

И Иван, и Шура знали, что, если их схватят, то они через месяц умрут в городской тюрьме, в бетонном бараке среди нечистот и стона больных и обреченных.

Шура включила воду, пустила ее в ванну. Потом нагрела кастрюлю и вылила туда же. Вода стала теплой.

– Ты должен помыться. От тебя пахнет бараком. – И протянула ему горящую свечу.

– Спасибо тебе. Ты очень смелая. Я сегодня же уйду. Придет Арман, и уведет меня в горы.

– Вот белье.

– Где ты его взяла?

– В шкафу хозяйки. Это принадлежало ее покойному мужу. Он погиб под Сталинградом.

– А она не хватиться?