ботинки. Он выменял их во французском бараке. В ботинках Петрова мне эти горы пройти ничего бы не стоило.

Теперь не только глаза, но и осанка, и что-то в голосе Ивана напоминало ей о недавнем прошлом.

– Что ты так смотришь на меня? – заметил он ее пристальный взгляд.

– Ты есть хочешь? – И она опустила глаза.

– Не отказался бы. То, что там, в мешке, пригодится в дороге. Я ведь не прошел еще и километра.

– Я сейчас. – И она шагнула к двери.

– Подожди-ка, – остановил ее, схватив за руку. – Если что, ты меня не видела. Мне придется сказать все как есть. Но ты меня не видела. Иначе они схватят и тебя.

– Хорошо, я поняла.

Она принесла ему кастрюльку с остатками каши, немного хлеба и печенья. Иван сразу же вывалил содержимое кастрюли на полу шинели и сказал:

– На, забери. Унеси сразу в дом. Тебя здесь, в сарае, не было. Когда ты заходила за инструментами, я прятался. Ты меня не заметила. Поняла?

В словах Ивана, в том, как он говорил, как потом сидел на корточках и ел, как жадно заталкивал в рот холодные, как студень, куски каши, Шура вдруг увидела такую беззащитность человека, оказавшегося перед копьем своей судьбы, что она забыла обо всем и стала думать только о том, как помочь ему. Фрау Бальк, если она приедет сегодня, в сарай вряд ли пойдет. С деревом Шура справится сама. И вдруг она вспомнила, что полицейский обещал прислать рабочих. Они ведь вот-вот придут!

Рабочие пришли примерно через час. Это были братья из деревни Гольтяево Серега и Коля. Гольтяево в нескольких километрах от Прудков. Их угнали в один день, и ехали они сюда в одном вагоне. Вначале Шура не поняла, почему они появились здесь, когда весь город разбирал завалы, когда и она, Шура, тоже должна была работать вместе со всеми там, в центре города, откуда еще тянуло дымом пожара. Все дело в том, что полицейский, видимо, проявляет к фрау Бальк особое внимание. Шура много читала, внимательно наблюдала за взрослыми, слушала их разговоры, прислушивалась и к тому, что происходит в ее сердце, и кое-то уже понимала. Внимание полицейского к ее хозяйке было не просто вниманием друга погибшего мужа, а чем-то большим, что иногда связывало людей даже такого возраста, в каком пребывали фрау Бальк и городской полицейский.

– Нас прислали сюда на помощь, – сказал Серега.

– Здесь не бомбили. – Коля огляделся, взгляд его на мгновение задержался на сарае, дверь которого впопыхах Шура так и не успела закрыть.

– Они думали, что только у них есть самолеты. Бомбоубежище разнесло в щебень, – снова заговорил Серега, и на лице его Шура прочитала выражение удовлетворенного злорадства.

– У англичан очень хорошие самолеты. Французы говорят, что теперь они летают с юга, с какого-то острова в Средиземном море. Выбили оттуда итальяшек и разместили авиабазу.

Примерно то же чувство испытывала она ночью, когда слышался гул моторов и вой падающих бомб. Но когда мимо дома провезли к лазарету раненых, когда она услышала их стоны и плач, когда поняла, что так плачут от боли и страха смерти, ей самой стало страшно.

– Бомбы падают на всех, – сказала она. – На детей тоже.

– Здесь нет детей. Здесь все – фашисты.

Шура промолчала. Она знала, что это не так, но спорить с братьями не стала.

Втроем они быстро принялись за работу. Сучья порубили и повязали вениками. Дерево распилили и покололи. Колотые дрова сложили под навесом ровным штабельком. Шура знала, что фрау Бальк, которая вот-вот должна была приехать из деревни, их работа понравится и, возможно, довольная тем, что дом во время налета не пострадал и что следы ночного беспорядка убраны, она прикажет накормить работников. Тем более когда узнает, что их прислал ее знакомый полицейский. Наблюдая за братьями, Шура спросила:

– Как вас там кормят, ребята?

– Да как… На завтрак дали по четыре картофелины и по кружке теплой кавы. Кава горькая, такая противная, что на рвоту тянет. На обед дадут суп из брюквы. Баланда, в которой плавают кусочки брюквы. Мать поросятам такое варила. Только погуще. Да еще мучицы туда сыпала. Летом – мелко порубленной крапивы или лебеды. А нам – так, без витаминов.

– А хлеб вам дают?

– Дают. Один раз в день. Утром.

– Да, утром, – подтвердил младший, Коля. – Наверное, для того, чтобы весь день хорошо работали.

– А вы слышали что-нибудь о Тегеране? – осторожно спросила Шура.

– О чем?

– О Тегеране? Это город такой, столица Ирана.

– Иран наш союзник?

– Скорее всего, да, – немного подумав, ответила Шура.

– Французы принесли листовку, – сказал Серега, – в ней написано, что, если немцы будут относиться с населению оккупированных стран так же, как в начале войны, то им за все придется ответить.

– Французы знают все. – Коля заметал остатки мусора и посматривал на дверь сарая. – Они получают письма из дома.

Письма из дома? Какое счастье – получать письма из дома! От мамы! Шура даже на мгновение перестала дышать. Единственное письмо от мамы она хранила в коробке из-под чая и перечитывала его почти каждый день. Особенно когда скучала по дому. А скучала Шура почти всегда. Она даже заметила, что в выражении ее лица и глаз появилась едва уловимая печаль. Шура подходила к большому зеркалу, улыбалась, но тень глубоко залегшей печали не исчезала. Она светила своим тусклым светом как бы изнутри.

– Французы рассказали, что у Красной Армии появились новые, более мощные танки и самоходки, новые самолеты и противотанковые пушки, которые прибивают броню «тигров» и «пантер». Скоро наши будут здесь.

– А вы знаете того француза, который работает в парикмахерской? – вдруг спросила она.

– Да, это Арман. Он-то как раз и приносит нам все новости. Иногда даже кое-что из продуктов. Для Володи.

Братья переглянулись.

– Если наши к весне не придут, мы все уйдем в горы. Арман знает, где прячутся партизаны.

– Маки? – спросила Шура.

– Да, маки, – ответил Коля и снова посмотрел на приоткрытую дверь сарая.

– Ты одна? – насторожился и Серега.

– Одна.

– Ты врешь. – И старший из гольтяевских братьев заглянул в проем сарая.