сравнения с напряжением, которое потребует трехнедельный уход за лежачим больным.

— Надеюсь, Йезад не будет возражать, — сказал Нариман.

— Конечно нет.

«Господи, неужели папа действительно читает мои мысли, как уверял меня в детстве?» Она промокнула ему лицо влажным полотенцем и вытерла.

— Дедушка, от тебя пахнет, как от Мурада после крикета, — сказал Джехангир, морща нос.

— Не груби, — одернула его мать.

Нариман улыбнулся:

— Я проиграл вчистую. А может, взял мяч на ногу.

Роксана извинилась — мало воды, чтобы полностью обтереть его губкой, но завтра она соберет ведро.

— Говорил я тебе утром, чтобы ты не заставляла меня мыться, — сказал Джехангир.

— О, значит, ты знал, что дедушка приедет? Папа, этот мальчишка становится хитер не по годам. Как хорошо, что ты здесь, папа, хоть ты его усмиришь. Хватит смеяться, принеси тальк для дедушки.

Он примчался через минуту с жестянкой «Синтола». Мама осторожно сняла с дедушки грязную рубаху и судру. Кожа на его предплечьях и животе висела складками, а на груди образовала два мешочка, усохшие груди. Два маленьких надувных шарика, из которых вышел воздух. И волосы на них пучками белых ниток.

Роксана скомкала судру и отерла ею пот со спины и подмышек отца. Посыпала тальком из жестянки и быстренько растерла, сетуя на отсутствие воды. Потом выудила из чемодана свежую судру и рубашку, помогла Нариману надеть их.

— Спасибо. Теперь я свеж как маргаритка-дейзи.

— Это ты еще не видел, как потеет наша маргаритка с первого этажа, когда на скрипке играет.

Роксана унесла пропотевшую одежду и бросила в завтрашнюю стирку.

— Пора обедать. Я приготовила легкий рисовый супчик для Джехангу, у него что-то с желудком, но вам вполне хватит на двоих.

Роксана наполнила тарелку для сына и позвала его к столу; отцу она налила суп в мисочку.

— Тебе, папа, удобней будет есть из такой. Я помогу тебе, если захочешь.

Он протянул руку за мисочкой и поставил ее себе на живот. Мисочка в васильках поднималась и опускалась в такт его дыханию.

— Колышется как лодочка, — заметил Джехангир, — а твой живот делает волны для нее.

— Только бы ни у кого морская болезнь не началась, — сказал Нариман, едва не пролив суп с ложки, которую подносил ко рту.

— Что, Куми забыла дать тебе утром лекарство? — спросила Роксана.

— Я принял таблетку, — пробормотал Нариман. — Просто сильно устал сегодня. Завтра будет лучше.

Джехангир подошел к дивану. Постояв минутку, он заявил, что хочет кормить дедушку.

— Это не игра. Ешь свой суп, пока он не остыл.

Джехангир мгновенно выхлебал суп и вернулся к деду.

— Теперь можно?

Нариман кивнул Роксане.

— Но я тебя предупреждаю — поаккуратней, — сказала она, подавая сыну мисочку, — дедушка только что надел чистую рубашку.

— Да, мам.

— И не заставляй его рот набивать, как ты сам делаешь!

— Да я знаю, мама, — нетерпеливо ответил Джехангир, — я знаю, дедушка жует медленно, я видел его зубы.

На балконе лежало неразвешанное белье. Роксана принялась встряхивать и вешать мокрые вещи, хмурясь от того, что они уже успели подсохнуть, поглядывая в комнату, проверяя, как ведет себя Джехангу. Балконная дверь служила рамой для жанровой картинки: девятилетний мальчик с удовольствием кормит с ложечки семидесятидевятилетнего старца.

Вдруг ее охватило странное чувство — нечто подобное озарению. Отделенная завесой мокрого белья, держа в руках рубашку Йезада, она чувствовала, что наблюдает священное таинство; она желала бы удержать бесценный миг, ибо инстинктивно знала, что миг станет дорогим воспоминанием, источником силы в тяжелые времена.

Джехангир зачерпнул очередную ложку супа и поднес к дедовым губам. Заметив прилипшую рисинку, Джехангир осторожно снял ее салфеткой, не дал упасть.

На мгновение Роксане открылся смысл всего, что есть в рождении, жизни и смерти. Мой сын, думала она, мой отец и пища, которую я сварила…

К горлу подступил горький ком. И — минуло, остались только слезы на глазах. Роксана вытерла глаза, улыбаясь и удивляясь, потому что не знала, когда явились слезы и отчего. Довольство на лице отца, понимание собственной значимости на лице Джехангу — и озорные искорки в глазах обоих.

— Осталось совсем немножко, дедушка. Давай самолетом.

— О’кей, но осторожно.

— Бигглз забирается в самолет, — начал Джехангир, поднимая ложку, — закрывает кабину.

Он изобразил включение двигателя, объявил, что колодки убраны и самолет готов к взлету. Ложка описала несколько кругов в миске, поднялась в воздух, качнулась и круто пошла на снижение.

— Готовимся к посадке, дедушка.

Нариман широко раскрыл рот.

Ложка прицельно села, он сомкнул губы — пища была благополучно сгружена.

— Теперь последняя, — «объявил Джехангир, выскребая со дна остатки, — готов?

На сей раз воздушная акробатика была еще сложнее.

— Открыть бомбовый люк!

Рис просыпался мимо рта Наримана на шею и воротник.

Роксана влетела с балкона с Йезадовой рубашкой в руках.

— Я же говорила тебе! Пять минут не можешь обойтись без выдумок!

— Моя вина, — хихикнул Нариман. — Плохо рот открыл.

— Не защищай этого мальчишку, папа, а то с ним совсем сладу не будет. Будь с ним построже.

Роксана спросила, подать ли ему тазик, чтобы он прополоскал рот: он всегда ополаскивал протезы после еды. По тому, как он покачал головой, она поняла, что отец не хочет утруждать ее без крайней надобности.

— Что у нас теперь на повестке дня? — спросил он Джехангира. — Ты меня кормил, а я могу помочь тебе сделать уроки.

— Уроки не на повестке дня, — ответил Джехангир, наслаждаясь новым словечком. — На повестке дня большая мамина кровать, буду лежать и читать.

— Можешь читать здесь, почитаешь мне вслух, чтобы и я получил удовольствие.

Джехангир заколебался — вслух он читал дважды в год, на экзамене по чтению и декламации.

— Вообще-то я уже три главы прочитал. И тебе не понравится, это же детская книжка, Инид Блайтон.

— Ничего, можешь читать мне четвертую главу. Если покажется скучно, я скажу. Честное слово.

В четвертой главе Джехангир и Нариман узнали, что Джордж за плохое поведение, о котором говорилось в предыдущих главах, отправлена отцом в свою комнату, где теперь изнывает в одиночестве; хуже того, отец упрямо зовет ее Джорджиной («Она терпеть не может свое имя, потому что она сорванец», — на ходу пояснил деду Джехангир). Джулиан, Дик и Анна, которые приехали погостить на каникулы («Это кузены Джордж», — пояснил Джехангир), считают, что дядя Квентин слишком сурово обошелся с бедной Джордж. А ей-то, бедняжке, каково — не пустили с ними на прогулку по берегу, а погода просто замечательная, море этим утром такое потрясающе голубое («Лазурное», — сказал дедушка, небесно-голубое. «Лазурное», — повторил Джехангир), Тимми, безостановочно виляя пышным хвостом, отлично проводит время, обследуя каждый камень и ракушку, в испуге облаивая каждого напуганного краба,