искусства. Как прекрасны были те дни, Йезад-джи. Одну минуточку, сейчас я вам покажу…

Она вернулась с фотографией в рамке: семейство из четырех человек чопорно позирует по одну сторону длинного обеденного стола. Мать, отец, двое воспитанных детей; чистенький, тщательно причесанный мальчик в коротких штанишках и рубашке с галстуком, маленькая девочка с бантами, в платьице из розового органди.

— Мой седьмой день рождения, пришелся на воскресенье. Особый день.

Она вздохнула:

— Почему, когда мы становимся взрослыми, счастливые дни вдруг остаются далеко позади?

У Йезада не нашлось ответа.

— И куда девался этот обеденный стол? — спросил он.

— Брат, когда женился, увез его на новую квартиру.

— Он тоже устраивает воскресные обеды в семейной традиции?

Вили скривила губы:

— Он погубил стол. Стол не проходил в дверь его квартиры. Брат позвал плотника переделать стол в секционный. Бог его знает, из каких джунглей привезли эту древесину, но за два года стол был съеден термитами.

Она провела рукой по скатерти и стала складывать ее. Йезад помогал, раздумывая о судьбе, которая превратила прелестную девочку в розовом органди, сидевшую по правую руку отца за воскресными обедами, в рехнувшуюся на сновидениях, помешанную на «Кубышке» женщину, от которой несет тухлятиной. Какая жестокая траектория пролегла от той точки до этой?

Вили не положила скатерть в сумку.

— По-моему, она достаточно большая, хватит, чтобы прикрыть весь балкон.

Йезад вздрогнул:

— Ты что, не хочешь сохранить такой важный сувенир?

— Сувенир-фувенир, не верю я во все это! Большая скатерть без большого стола, без гостей, чтобы сидели, смеялись, болтали — что толку в ней? Сделайте навес для балкона, а то как бы ребенок не простудился ночью.

— Спасибо тебе, Вили.

Она распихала барахло обратно по ящикам, со стуком задвигая один за другим.

— Знаете, Йезад-джи, вы ведь правы. Если сон приснился мне на гуджарати, так нужно применить другой метод: звучание слова. Значит, так: кошка будет «билари», — «бе» будет числом для билари. Ноль остается, и получается двадцать. Я и поставлю на двадцать. А вы, дорогой, ставьте и на двадцать, и на восемьдесят, так надежней. И выиграете достаточно, чтобы превратить балкон в настоящую паша, комнатку.

Зачем нам, сказал он, пускай балкон остается балконом, его только временно нужно закрыть.

— Не имеет значения, — сказала Вили, провожая его к двери, — все временно, Йезад-джи. Жизнь тоже штука временная.

Ну что за женщина, сказала Роксана, ей обязательно нужно продержать мужчину как можно дольше всеми этими своими «милый-дорогой». А узнав, что Вили еще и фотографию показывала, спросила, что это за новое извращение, ей что, лотереи мало?

— Семейная фотография, на которой Вили семь лет, — объяснил Йезад, и Роксане стало неловко, а потом и стыдно за взятую скатерть, особенно после того, как муж пересказал печальные воспоминания Вили.

— Она неплохой человек. Со странностями, конечно. Знаешь, она вызвалась приносить тебе продукты из лавки. Она туда каждое утро ходит.

На балконе он развернул рексин, проделал по краю дырки в нужных местах, чувствуя укол совести при прокалывании каждой дырки. Завтра купит металлические глазки в скобяной лавке Боры, укрепит отверстия и натянет ткань туго, как брезент. На эту ночь он прикрепил рексин веревочками к балконным перилам.

Теперь за дело взялся Мурад, готовясь к ночлегу под тентом. Он взял игрушечный бинокль, компас и оружие: нож для разрезания бумаги и водяной пистолет. Хотел захватить с собой свечу и спички для освещения укрытия в мрачной чащобе суматринских джунглей, но мама не разрешила.

— Мама права, — поддержал ее Йезад. — Не очень — то будет приятно, если ты спалишь «Приятную виллу».

— Ха-ха, очень смешно. Мама всегда воображает страшное.

— Кстати о воображении, чиф, что это за разговоры о депрессии? Плод воображения Джала и Куми? Не могу представить себе депрессию у такого философа, как вы.

— Депрессия — чушь, — ответил Нариман. — Я много думаю о прошлом, это правда. Но в моем возрасте прошлое занимает в мыслях больше места, чем сиюминутное. А процент будущего невелик.

— У тебя еще много лет для нас, папа.

— Любопытно, почему доктор Тарапоре решил, что это депрессия.

— Знахарь ошибся в диагнозе, наслушался болтовни Куми и Джала. Ему еще предстоит понять, что не все можно объяснить клинически. «У сердца есть свои резоны, о которых рассудок ничего не знает».

— Как замечательно, — откликнулась Роксана. — Шекспир?

— Паскаль.

Она повторила про себя: «У сердца есть свои резоны…»

Со своего топчана в разговоры взрослых внимательно вслушивался Джехангир, стараясь понять, что такое депрессия. То печальное чувство, которое приходит, когда несколько дней подряд льет дождь? Он с завистью смотрел, как Мурад устраивается на ночлег под навесом. И тут услышал, что дедушка робко просит утку.

— Сейчас принесу! — спрыгнул с топчана Джехангир.

Отец двумя яростными шагами пересек комнату и загородил ему путь.

— Что я тебе сказал насчет этой бутылки?

Джехангир застыл. Он испугался, что отец его ударит. Он сильней всего боялся отца, когда тот говорил пугающе спокойным голосом.

— Отвечай. Что я тебе сказал?

Он съежился:

— Чтоб я не трогал эти вещи.

— Почему же ты собрался сделать это?

— Я забыл, — еле слышно ответил он. — Я хотел помочь.

Гнев мгновенно исчез, и отцовская рука легла на его плечо.