– Ну почему же?
– Не думаю, что ему интересно будет беседовать со мной.
– Хорошо, тогда скажите, почему вдруг… так развеселились?
– Простите, я просто смеялась.
– Вы не просто смеялись, вы очень громко смеялись.
– Извините, я не была права. Но мне, правда, стало очень смешно. И я не смогла удержаться.
– Это признак…
– Чего… признак?
– Ну, вы же знаете. Смех без причины…
– Ой, глупости. Я смеялась над собой, а это признак неистребимого душевного здоровья.
– А! Так вы в своём несчастном положении находите что-то смешное?! Забавное?
– Ага.
– Это уж точно неадекватная реакция.
И она вышла, слегка приподняв плечи – то ли от изумления моими изысками, то ли разобидевшись на меня за легкомысленное, недостаточно почтительное отношение к медицине и детям Гиппократа, в частности… Но смех этот мне, конечно же, вышел боком. Вот что значит – не уважать традицию… После обеда полагается спать, а кто не спит – тот «не наш».
На следующий день, после обхода, она, как ни в чём не бывало, ласково так и говорит:
– Ну, всё в порядке. Почки в норме. Анализы хорошие.
– Урра! Значит, домой?
– Не сразу. Сначала вам всё же придётся побывать у психиатра.
Мгновенный взгляд углами глаз – профи, однако. И снова уткнулась в историю болезни. Я молчу. Она – пишет.
– Кстати, как это вас так угораздило?
– Что?
– И в самом деле, жить устали?
– Не дождётесь.
– Такая молодая… Совсем молоденькая…
Давай, давай…
Знаю я такие примочки. Совсем за дуру что ли держат?
– Не такая я ведь и молоденькая. Не преувеличивайте. Это вид у меня такой несолидный. Нет, я не устала. И не устану никогда – жить не устану. Мне многое хочется ещё сделать. Просто я очень хотела спать, с недосыпу всё и случилось.
– А что вы такое там завещали? Она смотрит на меня недоверчиво.
– Боже, так громко! Завещание вождя племени умба-юмба! Да просто какие-то мыслишки записываю каждодневно, и не более того. Ну и ещё – набросала вкратце, о чём нужно сказать на собрании, на чём заострить внимание.
– И это всё?
– Вроде да.
– И честно… никаких намерений суицидного характера?
– Не убивайте меня словом. Умру от смеха.
– Ой ли?
– Ли, ли. И если вам вдруг станет известно о моей несвоевременной кончине, знайте – это агенты ЦРУ. Они давно за мной гоняются. Или там марсиане лунатические.
– Зачем же вы им нужны? – засмеялась, наконец, и она.
– А я и есть воплощённый вечный двигатель.
– Вот оно что. А у вас планы на будущее есть?
– И о-го-го какие. Я хочу изменить жизнь к лучшему.
– Так, Ольга, я вас всё-таки попрошу, в силу моего хорошего отношения к вам, оставьте вы эту жизнь как есть, ведите себя как-нибудь серьёзнее. Хотя бы у врача. Никто не любит нескромность.
– Я – само раскаяние.
– Вот и договорились. Поймите, мы все люди грешные, а чужие добродетели, да ещё так нагло выпираемые, режут обывательский глаз, раздражают нервы. Вам надо научиться быть как все. Хотя бы внешне. Не диссонировать с внешним миром. Иначе – будут пинать. И больно.
– И пошлют… к психиатру?
– Пошлют обязательно.
… Оставшись одна, я снова перебирала в памяти все лучшие моменты нашей отрядной жизни. Когда был полный контакт с детьми, когда каждый прожитый день был одним дыханием, когда жизнь была праздником для нас…
Да нет же, было счастье!
Было!
И никто нас не лишит этой памяти. Какая-то дьявольщина начинала твориться вокруг, но мы не дадимся так просто. Нетушки!
Детей никому не отдам. И они останутся со мной, своей воспитательницей. Что на них нашло, не знаю. Разберёмся со временем. Не надо только делать поспешных выводов. Но я знаю – это не настоящее. Я знаю. А настоящее – то, что было тогда, в наши первые счастливые дни. В конце концов, всё определяется собственным мироощущением.
Мир остался тем же – изменилось мироощущение. И в моих руках – его вернуть на место. Вот и все проблемы. А потом – продолжить свой путь.
И больше нас уже ничто не собьет с курса.
Прошло ещё несколько дней, и я выписалась из больницы с длиннющим списком полезных рекомендаций. У психиатра я всё же побывала. Это было впечатляюще. Он меня попросил заполнить две анкеты: в одной, с помощью трёх десятков вопросов, анонимные доброжелатели пытались выяснить наличие у больного сексопатологии, в другой – с тем же количеством вопросов – угрозу или процветание паранойи.
Я заполняла анкеты долго и усердно, а психиатр, утомившись, наверное, умозрительным психоанализом, начал тихонько напевать:
Однако когда я передала ему исписанные листы анкеты, он прочёл и петь перестал. Судя по недовольному и даже слегка разочарованному лицу, я поняла – придраться ему особо не к чему. Бездельничать он, судя по всему, не очень любил.
А он-то обрадовался, губёнки раскатал: какая рыбина в сети идёт! Куча скрытых пороков и букет предрасположенностей! Ладно, пусть кушает постное блюдо. В его возрасте уже пора переходить на диету.
– Всё-таки меня смущает… э-э-э… ваша ригидность, – неохотно выпуская меня из уже заготовленной ячейки в картотеке потенциальных психов, сказал он.
– А чем она вам так несимпатична? – для поддержания вежливого разговора, спросила я.
– Упёртые люди… знаете… это потенциальные шизофреники…
– А как же чувство ответственности за своё дело?
– Ну, это очень зыбкая грань…. И потом, эта ваша фанатичная вера…
Он пристально смотрит на меня, сложив руки перед собой.
– Ну, почему же фанатичная? Моя вера зиждется на прочном фундаменте убеждения, а убеждения – на конкретных знаниях. Их у меня, поверьте, немало.
– Вам нравится учиться?
– А вам?
– Ну… всему своё время. Поздно уже.
