собирать с пола бурую жидкость тряпкой. Делает всё серьёзно, основательно.

– Жалко мамку-то? – не выдерживает соседка. – Прибил мужик мамку?

Серёжа перестаёт возиться с тряпкой, встаёт, смотрит на женщину и говорит совершенно незнакомым мне голосом:

– А идите вы все…

В тот вечер я всё-таки уговорила его поехать в детский дом.

А ночью было вот что.

Явилась в детский дом эта мадам, мама Тоня, и учинила дикий скандал, предварительно помахав перед моим носом справкой из психдиспансере (из чего следовало, что она за свои действия не отвечает). После чего, крикнув: «Я бешеная!», – учинила настоящий погром. Трахнула неженским кулачком по столу, разбила стекло вдребезги, осколком ранила себе руку, щедро залила своей «бешеной» кровью ковёр в «комнате отдыха», нашей кафэшке, сбросила на пол папки и книги с полок, а, убедившись, что особого эффекта её разнузданная деятельность не произвела, пригрозила «пришить». Потом только, слава богу, удалилась.

Прошёл день. Всё спокойно. Устранив следы её пребывания в детском доме. Я уже стала забывать о визите «бешеной» мамаши.

Да не тут-то было! Вечером, когда отряд был на ужине, в детдом позвонили – меня спрашивают. Это был звоночек ещё тот! Я подошла сразу, но в трубке – молчание. Этот непонятный звонок мне тогда показался очень подозрительным, однако сильно пугаться ещё не было повода. А когда поздно вечером шла домой, мне всё время казалось, что кто-то крадётся за мной.

Так.

У меня уже мания преследования, подумала я, но шаг всё-таки ускорила. Ночью, когда я уже была дома и видела десятые сны, вдруг проснулась в кошмаре нехорошего предчувствия. Такое бывает – вдруг ночью проснёшься, и страшно. Отчего? Видимых причин нет, а всё равно. И только потом может что-то отрыться – и подтвердится предчувствие.

Так вот, я проснулась, глянула в окно и не смогла сдержать вопль ужаса: в метре примерно от меня, на уровне нижней щеколды к оконному стеклу приплюснут нос! Рожа была просто отвратительной… Я в страхе отпрянула.

Близился рассвет, окно уже порядком посветлело – серый прямоугольник чётко вырисовывался передо мной. Я отчётливо различала гнусную рожу, видела побелевшие костяшки пальцев, вцепившихся в переплёт рамы… Он стоял на газовой трубе и пристально всматривался в меня. Хлопнуло окно наверху – наверное, кто-то выглянул оттуда: я так дико орала, что странно даже, что только один человек отреагировал, скорее всего, разбуженный мною. И тут же любитель входить в квартиры через окно тяжело спрыгнул на землю (а как раз под окнами второго этажа – моими окнами – и проходила газовая труба)…

И вот уже гулкий топот в подворотне…

Больше в ту ночь я уже не уснула. Кто это был – не знаю. Случалось и ранее, что к нам под окна по ночам заглядывали «по делам» перебравшие любители пива, иногда мы их поливали их чайника, на том конфликт исчерпывался, но чтоб вот так вот лезть в окно по-наглому…

Такого ещё не бывало. Продолжения детектива, к счастью, не последовало. Но я всё же стала закрывать на ночь окно на задвижку.

Бегать Серёжа перестал. Я боялась задавать вопросы, но как-то он сам вдруг сообщил:

– А её в тюрьму закатали.

– А справка?

– Так она поддельная… эта справка…

Я отыскала корреспондента, который работал с материалами дела старшего сына этой женщины.

Он мне так сказал:

– У неё только один сын. И он сидит в тюрьме. Когда родился Серёжа, ваш воспитанник, она сама находилась в заключении, так что концы не сходятся. Это просто совпадение. Она ему не мать, и он ей – не сын.

Знал ли об этом Серёжа? Возможно. Но почему-то они сошлись – он, мечтающий с пелёнок о таинственной маме, и она – алкоголичка-преступница… Обоим хотелось иметь семью – и они нашли друг другу. Но отдать Серёжу такой маме я не могла.

Им всем, детдомовским детям, очень хотелось иметь пап и мам. Даже первая детская влюблённость (а это происходило очень часто ещё в дошкольном возрасте!) у них протекала не так, так у домашних детей – она была ярко окрашена инстинктивной тоской по семейному очагу. Но уже годам к пятнадцати, а то и раньше, они откровенно смеялись над своими (но чаще – чужими) «чюйствами».

В этом возрасте в старшем отряде уже процветали отношения совсем другого порядка – секс в детском доме был делом не совсем необычным, хотя всё-таки скорее – из разряда экстремальным развлечений. Они уже вовсю вели себя «ну совсем как взрослые»… Помню эту нелёгкую годину, когда в отряде началась буквально пандемия коллективного «любовного психоза». Дети словно с ума посходили – вдруг стали влюбляться целыми группами!

– В результате этой неконтролируемой групповухи вам реально грозит перспектива открыть ясли при совете командиров, – ехидненько заметила мне Матрона.

Я ответила вполне «достойно»:

– А вы вот никогда бабушкой не станете, – произнесла я «со смыслом» и весьма гадким голоском.

Действительно, её отряд– это четвертый и пятый классы. До экстремального развлечения под названием «играй, гормон» они пока не дотягивали – так чтобы в массовом порядке, хотя отдельные раннеспелые экземпляры, конечно, были. Но имел место и другой, куда более жестокий контекст у моего хамского замечания – Матрона была бездетна.

– Вы так? – сказала она – тоже со смыслом, и я поняла, что э т о, конечно, «запишется».

– И вообще, что такого? – трусливо сделала бараньи глаза я, так, на всякий случай.

– А вы почаще проверяйте этаж мальчиков после отбоя, тогда и поймёте – «что», – сказала она уже без всякого политеса и ехидных ужимок.

В тот вечер я попрощалась с детьми в десять и сделала вид, что «уже ушла».

– Куда это вы так рано? – дружно спросили они, однако, без фальшивой печали.

– Домой пора, – говорю. – А вам пора спать. Ложитесь и сопите в обе дырочки, хороших вам снова.

Они удивлены – так рано я почти никогда не уходила. Дружно прыгают в постели.

Ладно.

Через час примерно незаметно возвращаюсь и прохожу по этажам – половины девочек уже нет на местах. Да и мальчики тоже не все на месте – кое-кого отловила во втором отряде. Так вот почему Матрона так настойчиво советовала мне устроить ночной рейд «по местам боевой славы»! Девочек, любительниц посещать спальни мальчиков (а этот были семиклассницы), без скандала отправила на свой этаж, предупредив при этом, что спать будут в бытовке, если ещё раз «застукаю». Но восемь человек всё же категорически отсутствуют, облазила все углы, чердак даже обследовала и подвал – их нет нигде! Испарились, не иначе. Из детдома никто не выходил – я весь этот час была неподалёку от входной двери. А окна уже заклеены.

– В актовом зале поищите, – посоветовала ночная нянечка (она как раз направлялась в своё тайное ночное убежище – подозреваю, на пятый этаж).

Иду по лестнице за ней, стараясь ступать тихо, неслышно. Дверь в актовом зале, как и положено, заперта. Пытаюсь, но тщетно, вставить ключ в замочную скважину. Мимо!

Ясненько… Попались, кузнечики! Счас я вам такого счастья накую, навек запомните… Громко стучу кулаком и говорю грозно:

– Открывайте немедленно!

Гробовое молчание.

– Так, даю десять минут. А потом пеняйте на себя, – ещё более грозно сообщаю я, вообще говоря, смутно представляя, какой именно экзекуции я собираюсь подвергнуть зловредных пылких влюблённых.

Сказав всё это, я демонстративно громко топаю вниз по лестнице, спускаюсь на два пролёта и останавливаюсь. Прислушалась. Тишина нарушается только стрекотом сверчка, который живёт где-то здесь, по легенде, со времён стояния на этом месте деревянных строений. И вдруг раздаётся негромкий лёгкий, но вполне отчётливо слышимый щелчок – поворачивается ключ в замочной скважине…