Однако тогдашняя дань моде на пофигизм меня всё же несколько встревожила.

Да, я уже не была той помешанной на собственных детях мамой-наседкой, что в первые детские годы их жизни, и они, внезапно поставленные в особые, весьма жёсткие условия, не сломались, не скисли, а, заимев, конечно, зуб, на «противную мамищу» – не без этого, да, потихоньку зажили своим уставом.

Они росли самостоятельными и создавали наособицу свой мир, всё более отличавшийся от нашего общего, некогда построенного мною. Конечно, я остро чувствовала свою вину, но бросить полсотни детдомовских детей ради комфорта собственных всё же не смогла. Что ж, пусть самостоятельничают, база заложена, теперь она проверяется на прочность. Когда-нибудь это всё равно должно было случиться – не век же моим дочкам за мной хвостиком бегать… Они уже планы строят на будущее, самостоятельно что-то пробуют, ищут. А значит – найдут.

Я же должна, просто обязана, пестовать пока этих детей…

.. Отрядный конфликт, похоже, перешёл в последнюю стадию.

С тех пор, как я убедилась, что выступаю в этой «войне миров» в почти «легчайшем» весе, жить стало как будто легче. Уверенности в себе прибавилось. И вот почему, я думаю. Экстремальные условия или ломают, или закаляют. Зная, что кто-то где-то есть, поневоле расслабляешься. Всё время на периферии сознания крутится предательски малодушная мыслишка – в случае чего подстрахуют. Ну и вот, надеяться не на кого – так что приходится, без особых раздумий, извлекать из собственных иссякших потенциалов и второе, и даже третье дыхание.

А там вдруг и четвертое откроется…

Никто ведь не знает наверняка, как устроена кладовая психики – откуда берётся в таких количествах эта, скрытая до времени, сверхэнергия? Это пока просто мои практические наблюдения. Дети же, наша сопливая «оппозиция», смотрели на меня, всё более и более округляя удивлённые глаза: как это – не паникует, не бегает за нами, не рыдает, умоляя вернуться… А главное, прокуратура не идёт, моей персоной всё никак не заинтересуется, несмотря (как потом выяснилось) на авторитетные заверения «бывалых» людей. Столь неожиданное открытие мальчишек озадачило и, похоже, частично обезоруживало, точнее – постепенно разоружало. А то. Всегда деморализует весёлый, бодрый вид противника.

(Не зря же хорьки и другие небольшие звери перед боем визуально увеличивают свои размеры и принимают угрожающие позы!)

А если ещё и соблюдать спокойствие – десять очков можно смело записывать в свой актив.

И вот наступил переломный момент. Видя, что ситуация никак не разрешится «естественным путём», Людмила Семёновна наконец вмешалась в наш конфликт.

– По какому праву вы отказываетесь работать с детьми? Она смотрит зло и без каких-либо признаков намерения «уладить ситуацию».

Однако на меня это уже не действует. Я точно знаю – не «пирожок с повидлой» она мне принесла. И потому говорю спокойно, вежливо, но и не без слегка прикрытой наглости:

– Напротив.

– Чего… напротив чего?! – сердится она.

– На данном этапе это и есть самая эффективная форма работы.

– Работают с детьми в отрядной, а не с формами на этапе! – говорит она, сердясь всё больше.

– Разные методики бывают, – вконец обнаглев, говорю я всё тем же тоном.

И тогда она идёт ва-банк.

– Пустите детей в отряд, или поставим вопрос об увольнении по статье…

Я равнодушно пожимаю плечами.

– По статье так по статье. Это ваше право. А вот пока я воспитатель, пускать или не пускать мальчиков в отряд, будет решать общий сбор, который их и исключил. Я же в этом вопросе не имею права решающего голоса.

Она угрожающе поднимает указательный палец.

– Перед комиссией не общий сбор будет отчитываться, а вы и я.

– Простите, но у нас в отряде самоуправление. Вы же знаете… Это есть в плане, и план подписан вами собственноручно.

– Это лодыри придумали самоуправление (она произнесла это слово с такой брезгливостью, как будто оно могло означать что-либо ну уж очень отвратительное…). Чтобы подменить работу воспитателя. А честный педагог с детьми работает сам.

– Наша работа, в первую очередь, заключается в воспитании честного, активного, порядочного человека.

– Это всё?

– Ну, и принципиального, конечно же.

– Вот и воспитывайте, только делайте это в отрядной, со всеми вместе детьми.

Тут я набралась ещё больше наглости (благо, пример перед глазами), и сказала:

– Ой, Людмила Семёновна… А ведь можно вспомнить и бытовки, где детей держат сутками без еды и туалета один раз в день. И многое можно вспомнить из дозволенных вами методов. А всё это ой как нехорошо.

– Вы тоже так детей в бытовке запирали.

– Да, так да не так. Есть они ходили в столовую, школу и самоподготовку тоже посещали, а спали в своей постели. В бытовке они проводили лишь свободное время, к тому же, сидя на стуле, а не стоя в углу носом к стенке, да ещё на горохе или на соли.

– Я вижу, вы неплохо информированы.

– А то.

– Но это вам не поможет. Про те случаи никто ничего не докажет, а вот ваша ситуация очевидна всем.

И тогда я сказала жёстко:

– Ещё раз. Это каких-то два-три часа за день, не больше. И случаев такого запирания было всего несколько, и все – по решению совета. В других отрядах это обычная система – сутками, без еды и света, к тому же. Так что ещё ко мне у вас есть?

Она открыла рот, но так ничего и не сказала.

Хоть и не нравилось Людмиле Семёновне то, что происходит в нашем отряде, в открытый бой она уже, похоже, не рвалась. Как вскоре выяснилось – выжидала.