добавить что-либо было трудно.

– И вы молчали?

– Я только подтвердила правильность изложенных фактов. Я действительно не могла ничего нового добавить.

– Ясненько… Значит, это моя месть? Ловко, ловко…

Она очень печально смотрела на меня, потом сказала тихо и жалостливо:

– Хочу вас предупредить – обстановка накаляется. Говорят, слухи о сочинском скандале дошли уже до верхов.

– Бояться слухов, знаете ли…

– Да, в горы не ходить, равно как и в лес, – улыбнулась она. – Но мы – уже в лесу. Причём, в лесу очень диком.

– А чем дальше в лес…

– Тем толще партизаны.

Однако она уже не улыбалась. Сосредоточенно о чём-то размышляя, она смотрела перед собой, словно забыв обо мне вовсе.

Я хотела встать и потихоньку убраться, но она вдруг встряхнулась и сказала:

– У Людмилы Семёновны безупречная репутация, она весьма бодро идёт наверх. Так что в случае открытого конфликта перевес явно не на вашей стороне. Не подставляйтесь по пустякам.

– Смерть Лены – это разве пустяк?

– А вы хотите и из-за этого шум поднять? Меня прямо захлестнуло волнение.

– Стоп. Давайте сначала. Погибла моя воспитанница при не очень понятных обстоятельствах – и что? Я не имею права настоять на серьёзном разбирательстве этого дела?

– Имеете. Но Лену из могилы уже не воскресишь, а себе вы навредить сумеете по максимуму.

– Это уж я как-нибудь соображу – что к чему. Только с бандитами заключать мировую и не подумаю, – сказала я резко.

– Желаю вам от всей души успеха.

Нет, мне её никак не удаётся расшевелить! А она мне нужна в союзницы!

– Но хотя бы на вашу моральную поддержку я могу рассчитывать?

Она снова грустно вздохнула. Поставила чашку на стол и сказала:

– По совести, я не верю, даже теоретически, в вашу победу. Как и вообще – в успех вашего дела.

– Нетрудно догадаться.

– Думаете, вы здесь первая такая?

– Знаю.

– Ну и где они теперь, эти смельчаки?

Я смотрела на банку с мёдом, чтобы не смотреть на неё – такая жуткая грусть вдруг в глазах Ирочки!

– Мне про некоторых Нора уже рассказывала. Да, не позавидуешь людям.

– Вот! – оживилась она, решив, наверное, что и я небезнадёжна.

– И что теперь? Терпеть этот беспредел?

– Терпи не терпи, а только Людмила Семёновна до сих пор живёт и здравствует, и грамоты, значки отличника получает за боевую деятельность на ниве просвещения.

– Да, есть такой факт…

– И есть, и будет есть этот самый факт… Так что мой вам совет – бросайте детдом и делайте свою карьеру.

– Татьяна Трофимовна то же самое говорит.

– Вы человек способный, силы у вас есть, и вы вполне преуспеете хотя бы в науке. Из вас неплохой преподаватель получится, но только не к школе, нет, а в хорошем академическом вузе. Муж говорил, что сейчас можно по обмену и за границу поехать работать. В соц. страны, конечно. Появляются перспективы для способных людей, и со временем их будет всё больше. Жизнь меняется, это трудно не заметить. Теперь нужны другие герои. Ну, я вас хоть чуть-чуть поколебала?

Однако мой ответ был в прежнем ключе:

– Я решила остаться здесь. И это моё последнее слово, – сказала я, вставая.

– Ой, напрасно! Это совсем не ваше поприще. Выживут всё равно, и в душу наплюют. И никому вы ничего не докажете. Если не бросите сейчас, через год очень пожалеете.

– А смерть Лены? Тоже бросить? – выкрикнула я.

– Смерти не было. Её списали.

– Кого… списали?

– Девочку списали! Списали вашу воспитанницу б/у. Как старую, ненужную вещь – в утиль. Ясно? – непривычно жестко сказала она.

Ах, эти милые манеры!

– Таки умеем зубки показывать? – иронично спросила я.

– Умеем, если что, – сказала она всё с тем же неприятным выражением лица. – Забудьте о Лене. И нигде об этот случае не заикайтесь. Вас не поймут. Она неисправима, и от неё избавились… Для вас же и стараюсь.

– Понимаю. Нет человека – нет проблемы.

– Именно так. И раньше, кстати, так было.

– Вы думаете? – спросила я, всё ещё не веря, что передо мной всё тот же человек – столь разительная перемена произошла в её лице.

– Знаю.

– А почему я не знаю?

– Потому что вы, как человек мечтательно сильный, живёте небесным идеалом, а мы, слабые земные люди, держимся, во имя своей семьи хотя бы, за свою рубашку, которая всё-таки ближе к телу, чем ваш небесный идеал…

– И с вами делают всё, что хотят. Она промолчала. А я наседала:

– До такой степени мы, государство, разложились и даже… слились с криминалом? И будем дальше терпеть беспредел? Ваш муж, он может…

И тут Ирочка сломалась. Слёзы побежали по её щекам…

Беглянок нашли, не без помощи, конечно, Ольги Тонких. Явились – не запылились. Смотрят, как ни в чём не бывало. Про комиссию молчок. Ну, и я не стала им ничего говорить на эту тему.

В детском доме воцарилось временное затишье. Похоже, все чего-то выжидали. Директриса, конечно, ни о каком отпуске даже слышать не хотела.

На заседании профбюро состоялся разговор о Сочинском инциденте. Татьяна Степановна держала бойкую речь: мы должны: «сделать выводы», «усилить контроль», «повысить ответственность» и вообще – «заострять» и «всемерно укреплять».

Я же окончательно укрепилась в своём намерении дойти до истины – иначе, зачем всё это вообще? Балаганчик устроили, шутники. Только смерть девочки всё-таки настоящая! И виновные должны за неё ответить. Выступив на заседании и поделившись своими сомнениями с коллегами (там были также Нора, Надежда Ивановна и ещё двое воспитательниц, с которыми у нас ещё в прошлом году установились вполне приличные отношения), я поняла, что поддержки ждать неоткуда. Они даже не удивились моим изыскам! И не такое видели на своём веку. И ничего, живут и работают. Как? А просто – молча… А кто много выступал,