беспомощности. Боли не ощутил – лишь смесь негодования и изумления. Что это было?.. Почему?..

Михайловский закрыл глаза, и его понес какой-то неведомый вихрь – далеко, далеко... Смутно, краем сознания, продолжал слышать голоса, но происходящее его уже совершенно не волновало.

– Гад! Ах ты, гад! – орал Телятников. – Кольша, Гарик – видели, что этот гад сотворить хотел?.. У-у, падла! Еще чуток – и убил бы меня!

– Никитка... Никитка, а батя-то что скажет?..

– Ты ему прямо в грудь...

– Жив?

– А бог его знает... Вроде не дышит... Али дышит?

– Никитка, батя ж не велел его убивать! Что батя-то скажет? Он только припугнуть просил да в ерапорт отвезть... Никитка-а!

– Да что вы орете, дурни! – неожиданно зло заорал Телятников. – Цыц! Я ж оборонялся... Сами видели – это самооборона была!

Михайловский с полнейшим равнодушием слушал этот разговор. Ему было все равно, только дышать вдруг стало как-то тяжело и неприятно...

Вокруг него бегали, кричали, а он продолжал кружиться в неведомом вихре. Он был словно лист с дерева, подхваченный ветром. Он полностью покорился судьбе.

– Никитка, а свидетели? – Голоса отдалились, но были по-прежнему слышны.

– Да хрен с ними! Кто их слушать будет... Девка да выживший из ума старик! А этого писателя теперича в живых оставлять нельзя.

– Никитка, а батя-то что скажет? – плаксиво ныл то ли Кольша, то ли Гарик.

– А скажем ему, что писатель в тайге сгинул! Пошел, да не вернулся! Это ж тайга... Заблудился он, медведь задрал, в болоте утоп... Да мало ли что с городским человеком в тайге могло случиться! Не виноватые мы, он сам дурак!

– Никитка, а ну дык батя не поверит...

– Поверит!

– Никитка, а ну дык этого писателя из Москвы искать приедут...

– Не приедут! – заорал Телятников. – Кому он нужен?! Это ж вам не депутат какой, не министр... Не американец, не французишка – ну, в смысле, другие страны претензий к нам тоже не предъявят... Он никто, понимаете – никто!!!

Михайловский почувствовал, как его обнимают чьи-то руки, куда-то тянут.

– Даниил Петрович, миленький! – услышал он жаркий Тонин шепот. – Уходить надо... Скорее, Даниил Петрович!

Уходить никуда не хотелось. Хотелось быть листом, сорванным с дерева – а не беллетристом Михайловским, к которому были какие-то неведомые претензии у местных братков и какого-то там загадочного бати...

Но тем не менее он дрыгнул ногой, уперся ею в землю.

– М-м-м? – спросил он.

– Идемте, Даниил Петрович... Только тише, тише, пока они не смотрят!

Тоня, перекинув его руку себе через плечо, упорно влекла раненого вперед, в темноту. Михайловский по инерции перебирал ногами.

– Никитка, а ежели батя...

– Да иди ты в баню со своим батей! Скажем, что не нашли писаку этого – будто до нас он в тайге сгинул!

Голоса дружинников были уже далеко и почти неразличимы.

Тоня помогла переступить Михайловскому разрушенную ограду, потом кто-то фыркнул возле его лица.

– Даниил Петрович, за седло держитесь... Вот так. Булка, да стой ты! Попробуйте подтянуться, пожалуйста! Вы не понимаете, они вас в живых не оставят! Ну Даниил Петрович, ну миленький...

На лошадь он сесть не смог, просто перевалился поперек седла. Тоня, шепотом причитая, потянула Булку за узду.

– И папы нет, как назло! Если бы папа здесь был, он бы им показал! Они его боятся, я знаю... Папа к озеру с утра пошел, там цветы какие-то редкие цвести собрались... Да пропади они пропадом... Даниил Петрович, держитесь, миленький!

Булка мерно переступала ногами, ее копыта неслышно топали по траве.

Ночь, густая и быстрая, опускалась на землю, и лес был совсем рядом – туда-то и тянула лошадь Тоня.

– Где он? Где он?!

– Никитка... Ить убег он!

– Вижу, что убег! Ищите, а то головы вам поотрываю... Мне терять нечего! – совсем уж далеко звенели голоса.

Михайловский висел поперек седла и чувствовал, как что-то горячее растекается у него по груди. «Кровь, – равнодушно подумал он. – Наверное, это кровь».

Черный лес сомкнулся над их головами, круглая золотая луна мелькала среди ветвей, изредка освещая путь. Но Тоня не боялась ни темноты, ни леса – он был ей родным, она с закрытыми глазами могла обойти все его тропы.

Мерное покачивание лошади усыпляло. Михайловский как будто уснул...

Очнулся он много позже от тупой тяжести в груди. Закашлялся, чувствуя привкус крови во рту.

– Тихо, тихо... Ой, мамонька моя... Даниил Петрович, миленький! Вы меня слышите? Это я, Тоня!

Он с трудом разлепил веки, словно спекшиеся. Перед ним, в густом липком тумане, плавало печальное Тонино личико.

– Я... где?

– Мы в лесу, в сторожке... Здесь охотники иногда ночуют, отец мне ее показал! – плачущим голосом ответила Тоня, поправила у него в изголовье подушку.

Тут только Михайловский сообразил, что лежит в какой-то бревенчатой избе, и над ним низко нависает потолок, а сбоку – маленькое окно, сквозь которое льется свет. Свет? Это же, выходит, уже утро?

– А... со мной... что?

– Вы ранены, Даниил Петрович. Я вас перевязала. Навылет... и то хорошо! – всхлипнула Тоня. – Пулю доставать не придется...

– Ты... плачешь?

Тоня вытерла ладошкой курносый нос и закричала:

– Да как же мне не плакать! У вас вон грудь насквозь пробита, и кровищи вон сколько вытекло... Ой, не слушайте вы меня, Даниил Петрович!.. Я для вас все сделаю, я вас вылечу! Я вас ни за что не брошу...

В конце августа Рита Вернель уехала к себе на родину, в Англию, и Соня осталась совсем одна.

Одна, разумеется, в переносном смысле этого слова – ведь у нее были еще родители. Но с началом войны отношения между ними тремя совсем разладились.

Эмма Генриховна занималась исключительно своим салоном. Теперь гости толкались на ее половине дома с утра до вечера. Интеллигентная публика была настроена патриотично – говорили только о войне.

Декламировали Блока и Северянина, твердили о мужестве русского народа.

Однажды Соня пришла на один из таких вечеров.

– Господа, вы в курсе, что немцы заняли Калиш и Бендин?

– Э-э, батенька, устаревшие сведения: немцы без боя заняли Ченстохов, бомбардировали Либаву...

– Ну ничего, наши зададут им жару!

– Минутку внимания! – Эмма Генриховна, пронзительно сияя глазами, вывела на середину большой гостиной Соню. – Моя дочь. Ее жених – в действующей армии, недавно произведен в подпоручики, воюет на передовой. Исключительной храбрости юноша...