Мама и вправду так выглядит. У нее отличная фигура. Она высокая, у нее широкие плечи и потрясающие ноги. Трудно поверить, что ей уже почти пятьдесят. И дело даже не в фигуре; у нее красивое лицо, обворожительная улыбка и черные добрые глаза.

– Спасибо за платье, – говорит она.

Это мы с Рут сделали его, когда не были заняты пошивом роскошных вечерних туалетов для светских дам. Это открытое с расклешенной юбкой и удлиненным изящным силуэтом платье из голубого бархата, совсем по-парижски. Чтобы придать законченность внешнему виду, мама забрала волосы в высокую прическу и приколола крупную брошь с четырьмя сапфирами к своему корсажу.

– От такого платья не отказались бы даже сестры Макгуайр, – вертится она перед зеркалом.

– Возможно, они пригласят тебя подняться на сцену, чтобы продемонстрировать его.

– Сестры выступали по радио, в передаче Кейт Смит[21]. Они были восхитительны.

– Теперь ты с ними лично познакомишься, – стоя перед зеркалом, поправляю я свое платье и добавляю: – Папа с Делмарром ждут нас внизу. Идем.

Мама обнимает меня и смотрит на наше с ней отражение в зеркале:

– Лючия, спасибо тебе за платье. Спасибо за все. Ты всегда умела утешить меня. Ты – моя лучшая подруга.

– Мама, это совсем несложно. Потому что ты тоже моя лучшая подруга.

– Когда я увидела тебя в первый раз, сразу после родов, ты не была такого серо-синего цвета, как твои братья, и твое личико не было сморщенным, как печеное яблоко. Ты была красивой с самого первого вздоха. Кожа была розовой, а около глаз лучились складочки, словно даже во сне ты улыбаешься. Ты была спокойной и ласковой. Уже тогда я понимала, что когда-нибудь ты станешь особенной девушкой.

– О, мама.

Может быть, я и особенная, но почему же тогда мне не везет в любви даже накануне Рождества?

– Нет-нет, правда. Я знала, что ты во всем будешь лучше меня, и я этого желала тебе всем сердцем. Я молилась об этом. И вот ты стала такой.

Я благодарю маму, она берет свою сумочку, и мы уходим. Пока я спускаюсь вслед за ней по лестнице, я раздумываю, как же все-таки крепки узы в нашей семье. Наверное, другим людям может показаться странным то, что я люблю советоваться со своими родителями. Потому что есть семьи, в которых все связи утрачены, где каждый думает только о самом себе. Но нас с братьями воспитали по-другому. Мы привязаны друг к другу. Как знать, возможно, это то особенное, что отличает все семьи с итальянскими корнями, хотя я уверена, что в этом исключительная заслуга моих родителей. Как приятно осознавать, что у тебя есть семья, на которую всегда можно рассчитывать.

Делмарр встает из папиного кресла и присвистывает, заставляя маму краснеть:

– Мистер Сартори, вам повезло, как ни одному другому мужчине в Нью-Йорке.

Папа обнимает и целует маму:

– Так и есть.

– Да, мы же еще ничего не выпили, – с улыбкой говорит Делмарр и смотрит на меня. – Сегодня вечером надо будет приглядеть за этой парочкой. Правило номер один: никаких поцелуев на заднем сиденье.

– Ай-ай, сэр, – качает головой папа.

– Мне все не верится, что на сегодняшний вечер Лючия Сартори выбрала сопровождающим именно меня – единственного из всех ее поклонников, который оставляет на ее столе рабочие записки и отправляет к привратнику с поручениями. Это большая честь для меня.

– О, Делмарр, это ты мне оказываешь честь, – смеюсь я.

– Вот за что мы любим тебя. Красивые девушки редко бывают скромными, – берет мою руку Делмарр и открывает дверь. – Идем, Золушка, нас ждет бал!

Пока мы едем в направлении центра города, темнота и ветер, гуляющий по улицам Гринвича, уступают место ярким огням, освещающим широкие авеню. Я счастлива, что этот особенный вечер проведу с моим лучшим другом Делмарром, но больше всего сегодня мне бы хотелось быть влюбленной. Именно о таком вечере я мечтала всю свою жизнь, но Данте вряд ли смог бы по-настоящему это оценить. Вместо этого он предпочел бы усесться на крыльце и пить за процветание Нью-Йорка папину граппу[22] из бумажных стаканчиков. Я вспоминаю прекрасного незнакомца и спрашиваю себя, где он и чем занят. Интересно, он вспоминал меня? Надеюсь, что да.

Растяжка над входом в отель «Уолдорф-Астория» гласит: «Остановка экипажей», хотя уже много лет прошло с тех пор, как по Парк-авеню проехала последняя карета, запряженная лошадьми. Делмарр паркует свой черный «бьюик-седан» (машине, кажется, лет десять, но выглядит она как новая). Один из портье подходит к машине и открывает мою дверь. Я ступаю по залитой светом боковой дорожке. Она блестит так, словно кто-то инкрустировал ее бриллиантами. Делмарр обходит машину и берет меня под руку, пока портье помогает маме выйти с заднего сиденья.

Родители подходят к нам, и я поправляю папин галстук, мой подарок – светло-голубого шелка, немного расширенный книзу – именно таким и должен быть праздничный галстук. Из его нагрудного кармана выглядывает платок. Мне потребовалась куча времени, чтобы подшить шелковые края этого платка, но это того стоило. Папа и мама выглядят впечатляюще.

Мы смешиваемся с толпой. Женщина в роскошном атласном платье самых популярных в этом сезоне цветов – жемчужно-серый, розовый и цвет темного шоколада – плавно входит в дверь в сопровождении красивого мужчины, одетого в смокинг, накрахмаленную рубашку; к лацкану его пиджака приколота маленькая брошь в виде зеленой веточки. В толпе слышен смех. По парадной лестнице мы поднимается в вестибюль, где звуками музыки нас встречает квартет. Именно это страницы светской хроники и называют блеском центра города: каждая деталь продумана и работает на создание общей атмосферы. Кажется, здесь даже воздух какой-то особенный.

– Идемте, кутнем. Давайте встретим новый 1951-й год под звуки знаменитого оркестра и без сожалений распрощаемся со старым 1950-м годом, – провожая меня сквозь позолоченные двери ресторана, восклицает Делмарр.

В зале яблоку негде упасть; вокруг каждого маленького столика с гранитной столешницей собралось более восьми человек В мягком свете и наполненном дымом воздухе я только и вижу, что ярко-красные точки тлеющих сигарет и оголенные плечи дам, увлеченных разговорами. Пока нас ведут к нашему столику, я вдыхаю смесь ароматов гардений, апельсинового цвета и дорогого табака. Столик находится в очень удачном месте.

– Мы в первых рядах! – говорит Делмарр.

Они с папой отодвигают стулья для нас с мамой. Потом садятся сами, и Делмарр наклоняется ко мне и советует:

– Пей, сколько хочешь. Сегодня все за счет заведения – подарок сестер Макгуайр. Они так любезны.

Делмарр так весел – кажется, он и думать забыл, что, когда сестры Макгуайр выйдут на сцену в его платьях, газеты напишут, будто их сделала Хильда Крамер.

На сцену выходит небольшой ансамбль и начинает играть. Стройные темнокожие музыканты так искусно владеют барабанными палочками, что кажется, будто они не играют, а машут крыльями.

– Эти парни играют просто восхитительно, – говорит Делмарр. – Они часто выступают в «Вилледж вангард».

– Это рядом с Коммерческой улицей? – спрашивает отец.

– Да, обязательно загляните туда, – советует ему Делмарр.

Папа обнимает маму. Может быть, он раздумывает преподнести маме новогодний подарок и сводить ее в джазовый клуб, располагающийся по соседству. Официант ставит на наш стол поднос с бокалами, наполняет их шампанским, потом серебряными щипцами кладет в каждый бокал малину, от которой на поверхности желтоватого напитка появляются розовые пузырьки. Папа привлекает к себе маму и целует в ухо. Они до сих пор сохранили чувство влюбленности, что кажется мне просто чудом. Сегодня они так беззаботны. Им не надо думать ни о работе, ни о счетах, ни о детях, которые доставляют столько хлопот. У меня разрывается сердце, когда мне вдруг вспоминается, как они были расстроены из-за расторжения моей помолвки с Данте. Какие хорошие родители не желают своей дочери встретить порядочного мужчину,