Джон пропускает поворот и продолжает движение на юг по Седьмой авеню.

– Прости. – Тон у него вовсе не виноватый.

– Теперь вам придется объезжать целый квартал, чтобы добраться до моего дома.

– Так и было задумано, – весело говорит он. – Мне нравится беседовать с тобой. Я просто оттягиваю время. Тебя это устраивает?

– Я целый день провела за швейной машиной и плохо соображаю, поэтому вам придется растолковать мне.

– Хорошо. Тогда попробую объяснить. Мне приятно проводить с тобой время.

– Но ведь вы совсем не знаете меня.

– Я знаю, какая ты.

– И даже знаете, что на меня наложено проклятье? – спрашиваю я.

Джон смеется.

– Да, проклятье, – настаиваю я. – Много лет назад. И моя мама, боже благослови ее, верила, что я избежала его, когда родилась без родимых пятен на лице, этого она больше всего боялась. Но мне кажется, что проклятье – это словно яд, который убивает не сразу, а много времени спустя. Не сразу, но все-таки убивает, понимаете? Вы знакомы с итальянцами?

– Конечно.

– На ком-нибудь из них было проклятье?

– Только на тебе.

– И вас это не останавливает?

– Ни на секунду.

Я указываю на мою улицу:

– Вот сюда. На этот раз не пропустите.

Джон замедляет движение и поворачивает на Коммерческую улицу. Вдоль дороги по только что выпавшему снегу протоптана одна цепочка следов. Я киваю на нее:

– Когда идет снег, я сижу у окна и наблюдаю. Следы на снегу напоминают мне карточки из танцевальной студии Артура Мюррея, на которых напечатан порядок выполнения шагов.

– Ты любишь танцевать? – спрашивает он.

– Страстно.

Я не буду рассказывать Джону Тальботу, что я платила моему брату Анджело пять центов, чтобы он потанцевал со мной.

– Когда-нибудь мы сходим на танцы.

– С удовольствием. – Я показываю на свой дом: – Номер сорок пять.

Джон останавливается рядом с домом.

– Подожди. Я помогу, – говорит он. – Мне так неловко, что я не открыл дверь в первый раз.

Хорошие манеры, думаю я, пока он обходит машину и открывает мою дверь. В его волосах запутались снежинки, и это напоминает мне о новогоднем вечере, когда с потолка сыпалось конфетти, а он целовал меня.

– Где ваша шляпа? – интересуюсь я.

– На заднем сиденье.

– Вам бы следовало надеть ее, – замечаю я, прижимая поля шляпы к ушам. Джон открывает дверцу, достает оттуда шляпу и надевает ее. Потом берет меня за руку и провожает к крыльцу.

Какое-то время мы стоим и смотрим друг другу в глаза. Не слишком долго, чтобы начать целоваться, но достаточно, чтобы этого захотеть. Теперь он, узнав меня немного лучше, понимает, что я не та девушка, с которой можно мимоходом познакомиться в ресторане и поцеловать, даже не спрашивая ее позволения. Надеюсь, он не из таких мужчин.

– Хорошо. Спокойной ночи, Лючия, – приподнимает он шляпу.

– Спокойной ночи, Джон, – открываю я входную дверь и, очутившись внутри, перевожу дыхание. Разговор вымотал меня, но это очень приятная усталость. Джон Тальбот не тот мужчина, с которым я чувствую себя уютно. Рядом с ним мне приходится все время быть начеку, потому что я никак не могу понять, что он сделает в следующую минуту.

В прихожей витают знакомые запахи тушеных помидоров и базилика. Я поднимаюсь в свою комнату, чтобы переодеться в брюки и в один из старых папиных свитеров. Мама накормит меня вкусным ужином, а потом я устроюсь у камина с бокалом папиной траппы и буду думать о Джоне Тальботе.

Как только папа закончил строительство комнаты для Роберто и Розмари, то принялся за мамину кухню. Он оклеил кухню обоями в красно-белую полоску и установил новую белую фарфоровую раковину, газовую плиту последней модели с четырьмя горелками и духовкой. Это вдохновило меня на обновление моей комнаты.

Когда я сказала Делмарру, что собираюсь делать ремонт, он повел меня за материалами в «Ди энд Ди билдинг» на Мэдисон-авеню. Там он показал мне бессчетное количество разного вида обоев со всего света: английские от компании «Коулфакс энд Фоулер», французские дизайнера Пьера Фрея, яркие американские от Роуз Каммингс. Мы просмотрели все, но решили вернуться в «Б. Олтман» и заглянуть в отдел «Украшения для дома», где и нашли обои производства Шумахера с желтыми махровыми розами, перекрещенными на небесно-голубом фоне. Делмарр говорит мне, что «Б. Олтман» выиграл заказ на оформление Белого дома для президента и его жены миссис Трумэн[27]. Приятель Делмарра, с которым они вместе начинали работать в отделе упаковки, Чарльз Хайт, будет в этом проекте ведущим дизайнером.

– Что хорошо для старушки Бесс[28] хорошо и для тебя, – говорит Делмарр.

И вот я дома. Братья помогли мне сдвинуть мебель в центр комнаты. Я открываю окна, чтобы проветрить. Мне пришлось провести целое утро, чтобы отмерить длину обоев. Клеить их – целое искусство, поэтому я купила три дополнительных рулона на случай, если допущу ошибку. Теперь я наливаю клей в поддон. Кто-то стучит в дверь.

– Осторожно, – кричу я.

Дверь открывает Рут:

– Привет. Твоя мама сказала, что ты занята.

– По горло, – откладываю я рулетку и губку.

– Нужна помощь?

– Что вообще ты тут делаешь? Тебе через неделю замуж выходить.

– Я знаю. Мне просто нужно немного отвлечься.

– Тогда садись вон туда и смотри.

– Я с ума сойду, если буду сидеть без дела. Давай помогу.

– Уверена?

Рут кивает. Я объясняю ей, что задумала сделать, и показываю место, где начала клеить:

– Вот отсюда.

Я протягиваю Рут рулон и прошу раскрутить его. С проворностью швеи она расстилает обои на полу, потом делает карандашом едва различимые пометки на стене, чтобы совместить рисунок.

– Ты, вижу, уже готова.

Рут проводит рукой по стене и кивает головой:

– Н-да.

А потом, как в нашей рабочей комнате, в молчании мы приступаем каждая к своей части дела. Мы с ней настоящая команда. Клеим ли обои, делаем примерку или накрываем стол к ужину, мы идеально чувствуем друг друга, знаем, что каждая из нас должна делать, чтобы выполнить работу наилучшим образом. Словно читая мысли, мы предупреждаем все просьбы друг друга. Это, наверное, и есть идеальный брак. Работая бок о бок с подругой, я чувствую себя виноватой перед ней. Признаю, я была слишком сурова.

– Рут, прости меня за все, что я наговорила тебе прошлым вечером.

– Нет-нет, не извиняйся. Ты была честна со мной. И, знаешь, ты права, – Рут берет линейку и отрезает обои. Я придерживаю лист, пока она примеряет его край к стене.