– Это правда, – кивает она. – Кстати, а почему именно белые розы?

– Не знаю. – Я пожимаю плечами. – Наверное потому, что обычно я никому не дарю цветов. Намеренно.

– По сценарию я должна пасть без чувств?

– Откуда у тебя этот сценарий? Я его даже редактору еще не показывал. – Я закрываюсь руками.

– Тебя раздражает, когда что-то идет не плану, правда, Андрюша? – «Андрюша» она произносит так, будто в нем двадцать «ю».

– Равно как и тебя. – Я прихлебываю виски. – Именно поэтому мы сегодня вместе, да?

– Мы сегодня не «вместе», мы ужинаем. – Она очаровательно улыбается.

– Я хочу тебя поцеловать, – делаю попытку приблизиться к ней губами.

– Ты смутишь своих поклонниц за соседним столиком, – уклоняется она.

– Бог с тобой, я даже их имен не помню.

– В этом-то и проблема. – Она делает большой глоток вина, а я ощущаю нарастающее беспокойство. – В этом-то и проблема.

– Это не поклонницы, им просто нравится мое шоу.

– Знаешь, – достает она сигарету, – я вчера его впервые посмотрела.

– И как? – Я вытаскиваю сигарету из пачки, готовясь принять тонну критики вперемежку с двумя стаканами комплиментов. Собственно, именно из-за них этот вопрос и задавался.

– Никак. Посредственно. – Мы одновременно даем друг другу прикурить. – Зачем ты вообще это делаешь?

– Каждый из нас находится в плену обстоятельств, – бросаю я, стараясь не показать, насколько она меня разозлила.

– Ты кормящая мать? – Она глубоко затягивается.

– А ты собираешься стать «Учителем года»?

– Нет, – она мотает головой, – просто мне кажется, то, чем я занимаюсь, небесполезно.

– Знаешь, мне тоже так кажется. – Я заказываю себе виски. – Еще вина?

– Но это, в общем, бесполезно, – кивает она.

– Я зарабатываю на жизнь. – Я выпускаю вверх кольцо дыма. – И многим это нравится.

– Единственное, что я вынесла после просмотра твоей передачи, – ты очень хочешь быть похожим на Рассела Бренда и Ларри Кинга одновременно. – Она широко улыбается и допивает вино. – Ну и еще пара подъебок органов власти была ничего. Честно.

– И что в этом плохого? – злюсь я.

– Я разве сказала, что это плохо? Я сказала «никак». – Она открывает меню. – Если цель программы показать, что ты в курсе актуальных трендов западного телевидения и тебе прощают «пограничные» шутки на эзоповом языке, у тебя это блестяще получилось. Не злись.

– Не стыдно подражать. Стыдно бояться подражать. – Я медленно разрезаю кусок курицы. – Я это называю «все было вполне либеральненько».

– Мой отец называет это «краткосрочной лицензией на публичную шутку».

– Лучше уж так, чем как все. – Я отправляю в рот кусок курицы. – Такими темпами мы изменим формат вещания. Всем будет только интересней.

– Такими темпами ты рискуешь прослыть гей-иконой, у которой в туалете вместо «Dazed & Confused» лежит журнал «Власть».

– Эти девушки так не думают, – указываю я вилкой на соседний столик.

– Тебе важно их мнение?

– Так же, как и тебе, иначе бы ты не носила сумку Martin Margiela.

– Тогда чем мы отличаемся от них? – Она презрительно кривит губы.

– Тем, что они не знают, что это Martin Margiela, но уверены: то, что на нас, – очень круто.

– Ты стремишься произвести впечатление на каждую табуретку, это от комплексов? – Она открывает меню. – Я хочу десерт.

– Это от безграничной любви к окружающим. – Я обращаю на себя внимание официантки. – Я тоже. И еще выпить, ты же не за рулем?

Она отрицательно мотает головой.

– Кстати, а кто у тебя папа?

– Какие-то интересы в нефтяной торговле. Это чтото меняет? – Она поднимает на меня глаза.

– Это кое-что объясняет. Мы слегка левые, презираем тех, кто носит меха, и при этом покупаем сумки из кожзаменителя за полторы тысячи евро. Это же не от погони за модой, а просто потому, что нам не все равно, правда?

– По крайней мере это хоть какие-то убеждения. Лучше иметь их, чем звездную болезнь, дорогой.

– Похожие телеги гонял один мой знакомый «энбэпэшник». – Я потягиваюсь. – Тогда он называл это идеологией, а теперь работает, кажется, в движении «Наши».

– Хм, интересно, – комкает она салфетку, – зачем стремиться выглядеть глупее и пошлее, чем ты есть на самом деле?

– Может, затем, что у меня трескаются губы при слове «идеология»? Или затем, что мне кажется честнее смеяться перед камерой, нежели шутить на чужой кухне? Или... дай-ка подумаю... – Я тру мочку левого уха. – Может, я тоже когда-то думал, что самая справедливая война – это война со своим отцом. Для всех прочих войн нужны основания – тут хватает разницы в возрасте. Как-то сложно все. Придумай ответ сама!

– Что-то в тебе есть, Миркин, – пронзительно смотрит на меня она, – что-то такое...

– ...от чего ты выпила полбутылки вина, зайка! – смеюсь я. – Впрочем, когда любишь – не считаешь.

– Я же тебя просила! – Она больно щиплет меня за руку, я ойкаю, и нам приносят десерт и еще вина. А разговоры за соседними столиками, к которым я пытался по привычке прислушиваться, разом стихают.

Мы съели один десерт на двоих, потом переключились на виски, и дым от наших сигарет поменял цвет с сизого на розоватый. А потом разговор плавно перешел на обсуждение твиттера New Musical Express, вскользь коснулся фильма «Париж, я люблю тебя», вскользь – самого Парижа, свернул к ехидным подколкам вокруг «Винзавода» и арт-тусовки, обнаружил нескольких общих знакомых, которым, впрочем, были даны не самые лестные характеристики. И я наконец ухитрился взять ее руку и стиснуть, в то время как она назвала меня «подмечающим странные детали», а я ответил что-то вроде «при этом освещении ты выглядишь сногсшибательно». И когда мы дошли до обсуждения чтений, которые устраивает «Русский пионер», позлословили насчет Михалкова и сошлись на том, что магазин «Республика» самый крутой из «культурненьких» мест в городе, она вдруг спросила:

– Зачем ты все это делаешь? Я же не одна из них. У тебя не пройдет по обычной схеме, потом не обрадуешься.

– У меня на радость давняя аллергия, – отвечаю я.

– Ты думаешь, мне достаточно такого ответа?

– Если честно, я думаю о том, как бы нам утром проснуться вместе. – Я опять беру ее за руку.

– Если честно, шансы призрачные, – улыбается она.

– Именно поэтому ты сегодня не за рулем, правда?

– У меня некстати машина на сервисе.

– Какая ты все-таки интересная пассажирка! – говорю я.

– Именно. Только поезд еще не пришел. – Она аккуратно тушит окурок в пепельнице.

– Чух-чух-чух! – Я беру пачку сигарет и веду ею по столу, изображая паровоз. – Сядешь?

И наши глаза уже так близко, что в них видны собственные отражения, а мне кажется, что под столом она сняла туфли, и я инстинктивно выдвигаю левую ногу вперед, касаясь ее ноги. Чувствую мелкую дрожь по всему телу, и мне кажется, что на ее руке, от запястья и выше, наметились легкие мурашки, хотя все это может быть зрительным обманом, потому что выпито уже прилично, а в колонках Coldplay