– Он тебе морду набьет!
– У меня съемки, может, по морде не надо?
– Я ненавижу тебя!
– Пожалуй, уже лучше! – Я бросаю веревку ей под ноги, открываю входную дверь.
– Когда-нибудь ты поймешь, что такое потеря!
– Потеря – это, конечно, ты, правда?
– Когда-нибудь поймешь! – задыхается она.
– А ты, я надеюсь, когда-нибудь поймешь, что конец истории – это конец истории. Что спекулировать на самоубийстве низко, а искать любви там, где ее никогда не было, – глупо.
– Ты подонок! – шипит она.
– Я когда-то говорил обратное? Зато ты – богиня! Но слишком навязчивая.
Выхожу из квартиры, закрываю за собой дверь. Лифта не жду, спускаюсь по лестнице.
– Завтра о том, кто ты на самом деле, узнает вся Москва, уж я постараюсь! – звучит сверху.
– Не трать время, они уже в курсе: я ничтожество! – отвечаю, задрав голову.
– Не забудь купить своей провинциальной дешевке новое белье!
– А ты не забудь потушить сигарету, я ее на кухне уронил. Иначе сама без белья останешься!
– Не переживай, ничтожество!
– Ах, я же забыл: змеиная кожа не горит!
Дохожу до первого этажа, замедляю шаг, восстанавливаю дыхание и сажусь на бордюр. Закрываю глаза, утыкаю голову в ладони.
– Что с вами, молодой человек? – звучит слева.
– Что? – поднимаю голову, смотрю на благообразную женщину лет шестидесяти.
– Вам плохо? – уточняет она.
– Если бы...
Духота
Ближе, на сантиметр ближе
На миллиметр ближе,
На сколько можно,
На толщину кожи.
Сижу на планерке. В комнате душно. Как обычно, все началось со скандала, который закатила мой шеф-редактор группе Хижняка за воровство наших гостей. Я ее так накрутил, что сам испугался. «Против корпоративных правил!», «Такое впечатление, что мы работаем на разных каналах!», «Это называется командой?!» Высокопрофессиональная истерика. Прилюдно выпороли их редактора. Хижняку напомнили, что он работает на канал, а не на себя. Хоть какой-то резонанс. Хижняк изобразил «виноватое недоумение» и брякнул что-то вроде: «Может, нам с Миркиным гостей на год вперед поделить?». Миркин развел руками, Миркин изобразил негодование. «Может, их в одно шоу соединить?» – предложил кто-то. «И за одну зарплату», – согласился Лобов. Скучно. Никакого накала. Все ждут сегодняшнего шоу Хижняка и завтрашнего моего.
Я слежу за еле живой мухой, которая пытается спланировать с висящего на стене экрана, как подбитый талибами американский вертолет. Летит зигзагом вниз, потом поднимается и садится на стену. Очень душно.
Марфина, директор планирования вещания, двадцатую минуту вещает про рейтинги и изменение предпочтений аудитории, сопровождая это демонстрацией графиков и таблиц. В какой-то момент она даже употребляет модное словечко «модернизация». А собравшиеся до невозможности увлечены ее докладом. Кто-то играет на мобильном телефоне, кто-то тупо втыкает в стену. Слева от меня сидит хмырь из ее отдела, постоянно кивающий в конце каждого предложения, независимо от смысла сказанного. Изредка он теребит галстук и вздыхает, обдавая меня смесью мятной жвачки, средней тяжести перегара и еще какой-то зловонной кислоты. Населению нашей страны перед тем, как проводить модернизацию, следует провести полную lacalutизацию, – думаю я, – этот запах изо рта напоминает о кислых временах. Хочется потерять сознание. Когда она доходит до социальных сетей и интересов блогосферы, пишу на своем листке сидящему рядом Антону:
Марфина переходит к рекламодателям. В беседу вступает Ваня, рассказывает про финансовые показатели, намекает про то, что, по его мнению, «сетка должна быть более гибкой, впереди предновогодний сезон». Кажется, я слышу все это в сотый раз. Пишу Антону:
Изображаю, что смахиваю пыль с погон и вешаю медаль себе на грудь.
Тем временем Семисветова докладывает о ходе съемок социальных роликов. После того как она второй раз косится в мою сторону, понимаю, что мне нужно себя проявить. Рассказываю, какой интерес вся эта движуха вызывает у школьников, как нам хорошо вместе работать и всякое такое. Лобов удивленно смотрит изпод очков.
– Да, – киваю я, – это первый проект, в котором у нас получилась настоящая команда... ну, почти, – и веду головой в сторону Хижняка.
Даша благодарно улыбается глазами. Наверное, она думает, что сегодня я приглашу ее в ресторан. Потом мы поедем ко мне или к ней, и будут «апельсины, слезы, любовь и цветы». И я трогательно улыбаюсь в ответ, зная, что ни черта подобного у нее сегодня не будет. Антон жмет мне руку под столом. Пишет:
