тебе, как измерять высоту Солнца и звезд и как потом определять градус, где мы находимся сейчас.

На палубе царило веселье. Получившие свободу недавние узники отмечали свою победу. Тела убитых они выбросили за борт, освободив палубу от мертвецов, а сами расположились кто где, поедая найденные запасы еды и разливая по кружкам пиво, бочонок которого нашли в трюме. На вышедших из каюты Степана, Лаврентия и Ингрид никто не обратил внимания.

Степан с чувством благоговения смотрел на то, как девушка управлялась с таким сложным и невиданным инструментом. Встав спиной к солнцу, она принялась медленно передвигать брусок вдоль медного стержня, глядя в диоптры и следя за тем, чтобы тень правильно упала на конец стержня, куда она прикрепила маленький экран, сделанный из пергамента в рамке.

Неужели она умеет делать такие сложные вещи?

Словно прочитав мысли Степана, девушка, не отрывая глаз от диоптров, сказала:

– Отец понимал, что мне это никогда не пригодится. Но сына у него не было, так что ради развлечения он научил меня. А мне было приятно, что отец со мной занимается: ведь он почти все время был в море и мы с мамой его мало видели. Так что я очень старалась постичь эту науку.

– Ты все-таки хотела бы стать моряком? – спросил Лаврентий, который, как и Степан, не отрываясь, глядел на сложные манипуляции с посохом Иакова.

– Нет, – засмеялась Ингрид. – Какой смысл хотеть того, чего не может быть? Но этому я научилась, чтобы порадовать отца. Он был доволен моими успехами. Ну, вот…

Она оторвалась от инструмента и, взяв из рук Степана карту, ткнула пальцем:

– Вот это место. Мы находимся примерно тут.

Оба помора уставились в карту, но место, которое указывала девушка, было им неизвестно. Море и море…

– Мы приближаемся к Английскому проливу, – сказала Ингрид. – Можно еще называть его Французским проливом – это все равно. Англичане и французы зовут его по-разному. Если мы пройдем его, то будем двигаться вдоль берега Нормандского герцогства, пока не приблизимся к Сан-Мало. А вот там нужно будет вести себя очень осмотрительно – в тех краях море кишит пиратами.

– Откуда ты все это знаешь? – в который раз уже удивился Степан острому уму девушки и обилию ее познаний. – Неужели тебя всему научил отец?

– Ну да, – кивнула та. – Во-первых, отец. Я ведь сказала уже, что он очень хотел иметь сына, но Бог послал ему только дочь – меня. А ему очень хотелось кому-то передать свои знания.

– Знания мало передать, – рассудительно заметил Степан, – их надо еще и принять. Большинству людей, сколько ни втолковывай про ученость, они и слушать не станут. Уж не говоря о женщинах…

Ингрид выслушала его и засмеялась.

– Значит, вам повезло, – сказала она. – Мне нравилось учиться у отца. А теперь это вдруг пригодилось, хотя я никогда такого не предполагала. Вот и получается, что вам здорово повезло: что бы вы стали делать, если бы я оказалась такой же дурой, как другие девушки?

Потом Ингрид стала серьезной и добавила:

– Кроме всего прочего, у меня теперь есть и собственный опыт. Ведь мне уже пришлось проделать на этом корабле с Хагеном одно путешествие в южные моря. Ну, я вам рассказывала – когда мы отвезли и продали партию рабов. Так что кое-какие места я уже видела собственными глазами.

Веселье на палубе становилось шумным. Бочонок с пивом был почти опустошен, и люди, уставшие от долгого голода и тяжелых мыслей, теперь расслабились. Возле грот-мачты, привалясь к ней спиной, сидел Фрол со своей балалайкой и, вовсю наяривая по струнам, громко пел одну из своих любимых песен:

Далеко над морем разносился звонкий балалаечный перезвон, и над волнами, над водами многими разносилась удалая русская песня.

Степан с некоторой завистью посмотрел на своих веселящихся товарищей. Он и сам был счастлив, что удалось вновь обрести свободу. Счастью его не было предела, он был в восторге от того, что жизнь внезапно вновь повернулась к нему своей светлой, радостной стороной. Еще бы! Вчера он сидел в грязном трюме и был бесправным рабом, а сейчас стоит на палубе корабля, вдыхая свежий морской ветер и глядя на перекатывающиеся за бортом волны. Рядом с ним – любимый друг и молодая красивая девушка, вдобавок оказавшаяся еще и умной! Разве это не счастье?

Но он и в эти минуты не мог отрешиться от забот, об ответственности если не за других людей, то хотя бы за свою собственную судьбу. Он не мог весело и бездумно пить пиво и радоваться жизни, если не знал твердо, что делать дальше.

Ведь оказаться в незнакомом море, в чужом месте, да еще на корабле, которым не умеешь управлять, – это путь к верной гибели. Недолго продлится твоя обретенная свобода – до первых скал, до первого рифа или до первого вражеского корабля. Как же можно в таком положении предаваться бессмысленному веселью и пьянству?

Сотник Василий стоял у фальшборта, не участвуя в компании. Лицо его выражало сомнение, и Степан догадывался о причине. Он сам подошел к сотнику.

– Нужно прекратить пьянство, – сказал он Василию. – Мы теперь свободны и захватили корабль. Но мы не уплывем далеко, если это будет продолжаться. Корабль с пьяной командой – это жертва.

В этот момент, сообразив, что пиво в бочонке закончилось, несколько человек поднялись на ноги, чтобы спуститься в трюм в поисках новой выпивки. Держались на ногах они еще твердо, но ситуация уже была критической – еще один бочонок, и люди станут невменяемыми. Как же тогда управлять судном?

Степан пристально смотрел на Василия, и тот решился.

– Эй! – крикнул он, стараясь придать своему голосу властность и решительность. – Хватит пить! Всем встать и привести себя в порядок!

Наступила пауза, даже Фрол прекратил свою песню.

– Чего? – раздался в тишине голос Агафона. – Ребята, чего он сказал?

Это был напряженный момент, все замерли в ожидании.

– Кто это сказал? – возвысил голос Василий. – Агафон, иди ко мне! Поскорее!

Слова сотника повисли в воздухе.

– Да пошел ты, – наконец ответил стрелец, сплевывая вбок.

– Ага, – тотчас раздался чей-то еще голос, – пошел! Молчи, содомит, а то за борт выкинем. Плавать-то не умеешь небось, боярский сын!

Собственно, это было как раз то, чего Василий и ожидал: вот отчего стоя в сторонке у фальшборта, он и медлил наводить порядок. Его больше не слушались!

Но что ему оставалось делать? Смириться? На это он был неспособен, не позволяла гордость. Но ведь и не сражаться же одному против всех?

– Давай, Фролушка, наяривай повеселее, – крикнул опьяневший Демид, – не томи, не останавливайся!

Фрол снова забренчал на своей балалайке и заголосил: