Рассказать твоей команде о том, что произошло с тобой сегодня ночью?

– Нет! – раздался громкий голос из окошка капитанской каюты.

– Ладно! – крикнул Лаврентий. – Но помни, что это сделал я. Я наложил на тебя заклятие, и ты не избавишься от него, пока я не сниму свое заклятие. А если я погибну, то вообще некому будет его снимать.

– Я сдеру с тебя шкуру живьем, и ты снимешь свое заклятие! – грозно проревел Хаген из своего окошка. – А потом я повешу тебя сушиться на рее, и пока ты будешь висеть там, стану посыпать тебя солью.

– Ну, для этого тебе нужно победить нас, Хаген, и поймать меня, – отозвался колдун. – Ты уверен, что это получится?

Степан решил вступить в переговоры вновь. Лаврентию удалось главное – он смутил и испугал капитана, заставил его говорить.

Конечно, это можно было понять. В ночь своей долгожданной свадьбы, в каюте один на один со своей названой женой – прелестной молодой девушкой, капитан Хаген впервые в жизни и совершенно внезапно вдруг ощутил абсолютное половое бессилие. Такое случается со многими, но всегда бывает постепенно, а не так вот – сразу и бесповоротно.

Сам владея волшебным камнем и вообще не будучи чуждым черной магии, Хаген сразу сообразил, в чем тут дело – его заколдовали. Проклятый пленный колдун лишил его мужской силы. А что может быть ужаснее и позорнее для капитана – мужчины в расцвете лет? А если об этом узнает команда, то вообще не бывать ему больше капитаном. Никто не станет слушаться человека, ставшего импотентом…

Человек, лишенный мужской силы, – это изгой среди людей. Он отмечен Богом, как негодный ни для какого дела. Он не может командовать, его никто не уважает. Этот старинный предрассудок освящен веками и даже зафиксирован в Священном Писании. Книга Второзаконие гласит: У кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне[3].

А если уж сам Бог не принимает в свое общество такого человека, то что говорить об обычных людях…

– Хаген! – опять крикнул Степан. – Если вы сдадитесь, то мы отпустим вас всех с корабля. Сядете в лодку и можете плыть, мы вам ничего не сделаем. А наш человек снимет с тебя заклятие. Мы обещаем тебе это.

Наступила пауза, в течение которой капитан раздумывал над сделанным ему предложением.

– Если мы будем вот так болтаться по морю, – ответил он, – то рано или поздно к нам подойдет другой корабль. Здесь Северное море и оживленные места, тут много кораблей. Вас снова закуют в цепи и отдадут мне. А я тогда уж не стану вас продавать. Нет, я здорово повеселюсь, пока вы будете умирать в страшных мучениях. Что-что, а это я вам обеспечу.

Конечно, в смелости Хагену было нельзя отказать. Запертый на корме со своими людьми, лишенный возможности управлять кораблем, да вдобавок еще и переживший ужасный стресс в связи с утратой мужских способностей, капитан держался молодцом и боролся до конца.

Но и Степан не собирался сдаваться. Он сражался за себя самого и за всех остальных товарищей по несчастью, доверившихся ему. Как-никак, а это ведь именно они с Лаврентием задумали то, что совершили…

– Это еще неизвестно! – закричал он из-за своего бочонка. – Корабль мы встретим, но если на нем узнают, что ты купил пленных у офицера и везешь продавать их без королевского разрешения, на тебя могут посмотреть иначе. Тебя повесят, как разбойника, а нас заберут в плен и потом обменяют на шведских пленных. Но ты этого не увидишь – ты будешь висеть на виселице. – Потом Степан засмеялся и добавил: – Того офицера, продавшего нас, наверное, тоже повесят, но тебе и нам это неинтересно.

Что ж, теперь оставалось лишь замолчать и ждать, пока Хаген придет к какому-то решению. Все предложения сделаны, все слова сказаны, и нечего болтать попусту.

Из своего укрытия Степан видел лишь отдельные части палубы и кое-где спрятавшихся людей. Вот за штабелем ящиков сидит Агафон, а рядом с ним – здоровенный Лембит. А сбоку, из-за лафета пушки, торчит нога в стрелецком сапоге – это, вероятно, Демид.

Если всем сразу броситься вперед, то они одолеют команду корабля. Но два выстрела успеет сделать Хаген, и эти выстрелы убьют или покалечат двоих, и еще несколько человек наверняка пострадают в рукопашной схватке.

И кому после этого будет нужна победа и свобода? Мертвые и покалеченные в этом не нуждаются.

Вдруг раздался голос капитана:

– Вы разобьетесь о скалы. Если я не буду управлять судном, а матросы не будут делать свое дело, корабль затонет, и очень быстро. Вы все погибнете.

– Нет, – заявил Степан с такой уверенностью в голосе, какую может дать только очень большое сомнение в своих силах, – я умею управлять кораблем не хуже тебя, Хаген. Я – такой же капитан, как ты. Только я гораздо лучше, потому что не занимаюсь разбоем и не торгую живыми людьми.

– Ты – капитан? – издевательски захохотал Хаген. – Жалкий русский солдатик, попавший в плен из-за своей трусости. Русские не умеют ни воевать, ни плавать по морю. Да у вас и моря-то никакого нет. Откуда у русских капитаны?

В этот момент случилось то, чего никто не ожидал. Хаген еще смеялся, но не успел договорить, как грохнул выстрел. Снова по палубе поползло облако кислого порохового дыма. Со стороны капитанской каюты раздались крики, и слышалась шумная возня.

Никто из спрятавшихся на палубе людей не видел своими глазами того, что произошло. Все узнали об этом только позже. Воспользовавшись переговорами, которые Хаген вел со Степаном и Лаврентием, Ипат перебрался, никем не замеченный, через фальшборт на носу корабля. После этого он, повиснув над морем, при помощи рук, перехватываясь за кромку фальшборта, приблизился к корме корабля.

Естественно, что все на палубе слушали переговоры, и никто не обратил внимания на то, как стрелец взобрался сзади на крышу капитанской каюты. Для того чтобы вдоль борта корабля с носа до кормы перебраться при помощи одних рук, нужно было обладать ловкостью и силой обезьяны, но этих качеств Ипату как раз было не занимать.

Бесшумно взобравшись на крышу каюты, он затаился. Переговоров Ипат не слушал – он вообще не верил в переговоры, они его не интересовали. Признающий только силу, Ипат просто ждал подходящего случая для нападения.

В момент, показавшийся ему подходящим, он перегнулся вниз, к капитанскому окошку, и, схватившись за торчащее дуло мушкета, рванул его на себя. Расчет был прост: капитан хоть и держал мушкет, но не слишком сильно – он ожидал нападение совсем с другой стороны…

Одной рукой Хаген держал ружье, положенное стволом на подоконник, а во второй руке держал зажженный фитиль, чтобы в случае необходимости успеть поднести его в пороховой полке. Когда Ипат выдергивал мушкет и тащил его к себе на крышу, Хаген дернулся, и искра с фитиля попала в насыпанный порох. В миг, когда Ипат рывком прижал мушкет к себе, пламя полыхнуло ему прямо в лицо…

Прогремевший внезапно выстрел и вопль раненого Ипата послужили как бы сигналом к следующей атаке. Никто ничего не командовал, но попрятавшиеся на палубе бывшие узники, не сговариваясь, кинулись на штурм капитанской каюты. Драка получилась отчаянной: все отчетливо понимали, что патовая ситуация долго длиться не может, и каждый хотел какой-то развязки…

Пришедшие в себя моряки на сей раз дрались мужественно, и схватка оказалась хоть кровопролитной, но недолгой – стрельцы снова отступили. Еще несколько корчащихся тел осталось на грязной и без того залитой кровью палубе.

Спустя несколько минут, когда все отдышались после боя, дверь каюты отворилась, и на пороге показался Хаген. Волосы его были растрепаны, одежда – в беспорядке, а взгляд – безумный. В левой руке он держал мушкет, а в правой – дымящийся фитиль…

– Хорошо! – крикнул он. – Я согласен покинуть корабль. Но у меня условие. Мы забираем обе лодки, все оружие и уплываем. И забираем все свое имущество.

– Положи на палубу мушкет! – громко сказал Степан. – Негоже вести переговоры с оружием в