— Два кофе. Черных. — Она повернулась к Эмме:

— Я думаю, надо купить кое-что тем женщинам, что выгуливали меня последние несколько месяцев.

— Так ты собираешься с ними еще встречаться? Я хочу сказать, разве они не друзья Квентина?

— Думаю, что по крайней мере две или три из них и мои приятельницы. Может быть, я ошибаюсь — это выяснится очень скоро.

Немного выждав, Эмма осторожно поинтересовалась: — А как случилось, что ты решила с ним больше не видеться?

— Ох, я просто изменилась, или, может быть, стала видеть его немного яснее. Как бы там ни было, мне совсем не нравится превращаться в такого человека, которым я должна была бы стать, чтобы быть с ним и дальше.

— Что это значит?

— Мне не нравится то, что он от меня хочет, то, какой, как он ожидает, я должна стать. — Клер рассеянно покосилась на дымящийся кофе, чашку которого поставил перед ней официант. Мне кажется, что до недавнего времени я вообще не задумывалась, какой мне хочется быть — я всегда была слишком занята работой, тобой, и. заботами о компрессоре холодильника или аккумуляторе автомобиля или чём-то еще, что опустошало мой кошелек в данный месяц. А потом с Квентином я начала веселиться, и думаю, он произвел на меня такое впечатление, что мне долго было невдомек, что я подлаживаю свою жизнь по его. Я подстраивалась под него. Полагаю, что мне это казалось чем-то само собой разумеющимся, как большинству женщин, может быть, почти всем — это все какое-то древнее убеждение, что мы должны приносить мужчинам удовольствие, а они нами править, так что все, чего мы сами хотим, должно задвинуть в угол. Это быстро меняется, ваше поколение уже так не считает. По крайней мере, я на это надеюсь.

Официант принес поднос с джемами и желе, и горшочек меда, и Клер подождала, пока он не ушел:

— Потом, через какое-то время, я начала задумываться, какой я хочу видеть свою жизнь. Это одна из самых важных вещей, когда у тебя есть деньги. Ты понимаешь, что появляется свобода распоряжаться своей судьбой.

— Не всегда, — сказала Эмма тихо.

— Ты настолько свободна, насколько этого желаешь, и свою свободу можешь использовать, когда будешь готова к ней. — Клер понимала, что имела в виду Эмма, но совсем не была готова к беседе о странной подчиненности Эммы Бриксу. Надо чуть подождать. Они только-только установили заново доверие друг к другу.

— Так и что ты тогда решила? — спросила Эмма через некоторое время.

— О, много разного, постепенно, но в основном, что я много чего потеряла. Думаю, что все время, прошлую весну и лето, я как будто переживала новое детство, или может быть, юность — некая безответственная стадия в жизни, о которой мне еще надо хорошенько поразмыслить.

Эмма глядела на мать серьезно. Ей было приятно и радостно ощущать, что мать ей доверяет и говорит так, что способна понять только взрослая женщина. Это сближало их, делало похожими. Они — две женщины, которые с кем-то встречаются. Какое-то время назад Эмма сочла бы это неестественным, ее бы это раздражало, казалось бы, будто мать прикидывается подростком. Но теперь ей это нравилось. Они две женщины, взрослые, занимающиеся своими карьерами. И мы обе красивы, вспомнила Эмма, уловив восхищенные взгляды двух мужчин за соседним столиком. Мама не так красива, как я, но что-то в ней есть, может быть, то, что она старше и как-то законченней. Она элегантна и горда, а я нет. Пока нет, во всяком случае. Но мы все еще похожи — две женщины, у которых есть мужчины. И которые спят с этими мужчинами. Но эта мысль как-то быстро ушла — это было совсем не то, о чем она могла спрашивать свою мать или вообще заводить речь.

— Это проявляется в сексе, — сказала Клер небрежно, и — Эмма уставилась на нее с изумлением.

— Что — это? — Она почувствовала, как краснеет. Она не хотела ничего знать о том, что делает мать в постели с Квентином, и не собиралась обсуждать свои сексуальные отношения с Бриксом. То есть это она так считала, что не собирается, ведь они были так связаны с другими вещами.

— Насколько женщина независима, — ответила Клер. — Я думаю, что секс бывает восхитителен, когда кому-то нравится подчиняться, а другому — подчинять, но это не то, чего мне хочется. Сначала я об этом не думала, потому что так долго ни с кем не спала, что стала почти девственницей, и путала подчинение с силой.

Но прошло какое-то время, и это прекратило мне нравиться. Меня не переставало тянуть к Квентину, вплоть до того дня, когда я сказала, что больше не хочу с ним встречаться, но тяга — это только начало. Я думала, что секс — это отражение взаимоотношений, и вот однажды осознала — мне Ханна помогла — что все наши взаимоотношения были точной копией того, что происходило в постели: Квентин желал меня послушной и покорной, и он принимал все, что было, с таким высокомерием, что все становилось почти механическим. В нем не было никакой беспечности. Мне нравилась игра и легкость, и мне был нужен партнер, а не босс. Поэтому я решила, что ошиблась: он был совсем не тем, кто мне нужен. Я хотела совершенно другого.

— Какого другого? — Эмма была благодарна матери, что та не настаивала на том, чтобы она сама что- нибудь рассказала; она даже никогда не спрашивала, спит ли Эмма с Бриксом. Она просто оставляла эту тему, подумала Эмма, и если я захочу с ней поговорить об этом, то смогу, а если нет, она не будет настаивать. Она и вправду такая чудесная. Хотела бы я быть такой же откровенной, как она. Но я слишком запуталась. Может быть, когда-нибудь…

— Работы, например, — ответила Клер. — Чего-то, что помогло бы мне ощутить, что я совершила нечто. Я могла бы найти это, участвуя в благотворительности, и я все еще собираюсь этим заняться, но мне нужно еще что-то, что я могу сделать целиком сама, и думаю, что хочу проверить свои силы.

Официант принес грейпфрут и дыню, и Клер понаблюдала, как он устраивал их на столе, пока не отошел совершенно довольный собой.

— Я хочу иметь свою собственную цель и свой план ее достижения, и чтобы я могла принимать свои решения по пути к ней.

Эмма слегка нахмурилась:

— Разве так не было всегда? Только я и ты, и ты все решала.

— Да, так, но особого выбора у меня не было — только зарплата, которую надо было правильно распределить. Как стена, которая всегда стояла на моем пути. Так что когда я выиграла лотерею, стена внезапно исчезла. Как будто сняли повязку с глаз, и теперь вокруг я вижу тысячи разных возможностей для выбора. Может быть, и миллион. Ты это тоже ощущаешь, вспомни, когда мы впервые пришли к Симоне?

— Это было так весело, — сказала Эмма задумчиво.

— Вот, в этом и была вся проблема с Квентином. Как будто запаздывание — мне нравились все возможности, и я только начала выбирать, что же мне хочется из себя сделать, и как прожить жизнь, а он уже все это прошел, он привык и к деньгам, и к возможностям, он привык принимать решения за себя и за всех вокруг. Поэтому через некоторое время я поняла, что должна уйти, должна сама решать, что я хочу, а не быть женщиной, которую он хочет, даже хотя это казалось легче всего.

— А что, если ты не можешь решать?

— Сможешь — потребуется лишь время, и — научишься. Нужно только хорошенько представить себе эти «что если» и проследить, куда они ведут, не к тому ли видению будущего, которое тебе нравится, и в котором ты ощущаешь себя комфортно. Ты должна поверить в себя, Эмма, ты не можешь выбрать, если ты не выбираешь, тебе это не удается, потому что ты даже не пробуешь.

— Но ведь ты справилась не одна. Ты говорила, что Ханна помогла.

— Ханна всегда помогает. Она сказала кое-что такое о Квентине, что как прожектором его осветило, и мне все стало ясно. Она это здорово умеет.

— Она всем помогает. Раньше я думала, что она любопытная хлопотунья, но с ней хорошо поговорить. Ты знаешь о ее дочери?

— Нет, а что с ней?

— Ее сбила машина, насмерть, когда ей было восемь лет. Это было ужасно.

— Ужасно, — откликнулась Клер эхом. — Она никогда нам не рассказывала.