Кома, в союзники как человека, понюхавшего порох, и что вообще нам всем, по мнению Сэшеа, нужно как- то консолидироваться, чтобы нас не раздавили, и т. д. «Он произвел на меня впечатление человека, у которого не все дома», — заключил Ком. Я на это ничего не сказал, только с невеселой усмешкой подумал, что они один другого стоят…
Мы ехали навстречу новым приключениям. По совету Кома я надел старую куртку и другую шапку. В вагонах было холодно, калориферы под сиденьями не работали, и, продрогнув еще когда мы добирались до Бело-русского вокзала, я никак не мог согреться и отбивал зубами дробь.
— А почему ты думаешь, что мы их сегодня обязательно встретим? — поинтересовался я у Кома.
— Потому что обязательно встретим, — ответил тот, как всегда исчерпывающе и авторитетно.
Как и в прошлый раз на подъезде к Можайску, почти за сто километров от Москвы, мы принялись перекочевывать из одной электрички в другую, топтались на пустынных, подметаемых мокрой мартовской метелью станционных платформах. Делали вид, что каждый из нас сам по себе, и изредка обменивались условными знаками как заправские конспираторы.
Я старался не сосредоточиваться на своем гадком внутреннем состоянии, но сознание мое неуклонно сужалось, словно огораживаемое извне жесткими, плотными шорами. Был уже довольно поздний вечер.
— Это никогда не кончится, это никогда не кончится… — бормотал я себе под нос в беспросветном унынии.
Кроме нас с Комом, в вагоне находились всего четыре пассажира. Вдруг до меня дошло, что Ком проводит ладонью по подбородку. Это означало: «Внимание!» Я взглянул в направлении тамбура и увидел за стеклянными дверями одного из «козлов», который секунду глазел на нас оттуда, а потом смылся в соседний вагон. А еще через минуту из соседнего вагона вышли двое (здоровенные такие «лбы»), неторопливо проследовали в противоположный тамбур и там закурили. Затем к ним присоединился третий. Мне эта подозрительная активность сразу не понравилась явные приготовления! В другом тамбуре один за другим появилось четверо, двое из них — позавчерашние «козлы»… Таким образом, путь к отступлению был отрезан, и перспектива намечалась самая что ни на есть безрадостная.
Презрев «конспирацию», я поднялся и пересел к Кому.
— Ты доволен? — зло спросил я.
— Отлично, — невозмутимо сказал он. То, что нужно.
— А по-моему, — заметил я, — пришла пора прощаться перед смертью! Ком молча снял панаму, перестегнул на ней ремешок и снова надел,
надвинув ремешок под подбородок так, чтобы панама надежно держалась на голове. «Козлы» докуривали в тамбуре, кивали в нашу сторону и ухмылялись. Тем временем один из «лбов» вошел из противоположного тамбура и, поочередно обходя оставшихся четырех пассажиров, что-то говорил им, а те поспешно и испуганно поднимались и беспрекословно покидали вагон.
— Я хочу тебе кое-что сказать, пока нас не начали размазывать по полу, — сказал я Кому и, боясь, как бы тот не начал что-нибудь возражать, тут же продолжал: — Только ты не обижайся! По-моему, ты либо ненормальный, либо очень наивный человек. Не знаю, как тебе удалось втравить меня во всю эту историю, но, знаешь, я ведь никогда не верил в твои наивные идеи, в твою идиотскую подпольную систему. Ты выдумал какую-то особенную нравственность, носишься с ней, как с писаной торбой! Пойми, это просто смешно! И я, слава богу, не раз смеялся про себя. Ты мне тоже нравишься, и я действительно отношусь к тебе как к настоящему другу. Поэтому не обижайся, а послушай спокойно мое мнение. Мне кажется, что тебе нужно был просто найти наконец себе женщину, а? И все твои глобальные проблемы сразу бы сморщились и перестали казаться такими глобальными… Вот ты воспитывал меня все это время, забивал мою голову своими теориями, а мне все это было глубоко безразлично. Потому что по-настоящему меня волновало совсем другое! Теперь я это особенно хорошо понимаю. Все это время я не переставал стремиться к Жанке! Она меня любит! Понимаешь, что это такое?! Мы оба стремимся друг к другу несмотря ни на что. И теперь, когда мы с тобой попали в такой переплет, я жалею только о том, что вел себя с ней как дурак, отпихивался от ее любви руками и ногами. Да, она сегодня пришла ко мне, была у меня, а я ее выставил за дверь! Я отказался от нее!
— Ты поступил правильно, — спокойно сказал Ком. — Я рад этому. Ты научился подавлять в себе темные мещанские позывы.
— Эх, если бы нам удалось выбраться отсюда, я бы больше не был таким идиотом!
— Мы обязательно выберемся, потому что я тебя хорошо подготовил. Но в дальнейшем ты будешь вести себя еще нравственнее. Я вижу, ты становишься настоящим человеком. Не зря я всегда в тебя верил… А сейчас ты должен собраться, успокоиться и вспомнить все, чему я тебя научил, Антон!
— Что ты заладил как попугай: Антон! Антон! — вышел из себя я. — Никакой я тебе не Антон! Я…
Я подавленно умолк, потому что все пассажиры уже покинули вагон, и с двух сторон к нам приближались наши враги.
Все они позаботились о том, чтобы изрядно вооружиться. У каждого в руках что-нибудь да было: у кого кусок резинового шланга, у кого мотоциклетная цепь. Тут я вспомнил заверения Кома, что в рукопашном бою оружие сковывает и мешает в первую очередь самому нападающему, который, взяв оружие в руки, вынужден тем самым действовать только по определенной программе… Но я подумал, что если бы у меня сейчас был лом — пусть бы и сковывающий меня, — я бы чувствовал себя намного увереннее.
— Скорее доставай свои стержни! — шепнул я Кому, но тот ответил, что на подобные мероприятия он никогда не берет с собой оружия.
Тогда я нащупал в кармане ключи с брелком и покрепче зажал их в кулаке.
— Что-то многовато на нас двоих! — пробормотал я.
— А ты не допускай до того, чтобы навалились все разом. Нужно работать с каждым в отдельности, — напомнил мне Ком одно из правил рукопашного боя. — И начинать нужно с самого здорового, как ты помнишь, — добавил он, поднимаясь со скамьи и делая круговые движения плечами, разогреваясь.
— Вот ты и начинай! — зло прошептал я. Мы вышли в проход между скамьями.
— Не дело вы задумали, ребята! — на всякий случай обратился я к банде. Выступивший вперед «лоб» крутанул мотоциклетной цепью и так саданул ею по скамье, что проломил доски в спинке… Пока, довольный, он разглядывал плод своего творчества, Ком, опершись обеими руками о спинку скамьи, словно о гимнастические брусья, вдруг подпрыгнул вверх и, сделав невероятный гимнастический пируэт — так что полы его шинели разошлись и сомкнулись с треском, словно огромный веер, — сгруппировался в воздухе и, тут же распрямившись и превратившись в мощный стенобитный снаряд, ударил «лба» сразу обеими ногами, отчего тот загремел в проход, сбив двух своих приятелей.
— За мной! — крикнул мне Ком, бросаясь вперед прямо по растянувшемуся на полу «лбу».
Нагнувшись, я успешно лягнул каблуком в живот «козла», замахнувшегося куском резинового шланга, и бросился вслед за Комом, заорав дернувшимся ко мне двум другим:
— Ни с места, буду стрелять! — и сунул руку за пазуху, будто за пистолетом.
Этот дурацкий прием, как ни странно, отлично подействовал. Нападающие остановились в замешательстве, и мы успели прорваться к тамбуру, оставив всю банду по одну сторону от себя, за исключением одного «козла» — того самого, с лицом полуребенка-полустарика, который дежурил у двери в соседний вагон, но поспешно скрылся за ней при нашем приближении. Я кинулся, чтобы открыть дверь, но он уперся и крепко держал ее с обратной стороны. Возиться с дверью не было времени, потому что, опомнившись, компания уже перелезала через скамейки и через поверженного Комом «лба», безуспешно пытавшегося подняться на четвереньки. Нужно было отражать новую атаку. Нападающие, размахивая цепями и дубинками, действительно больше мешали друг другу, и один из них, попытавшийся приблизиться, получил от Кома такой тяжелый удар сапогом в челюсть, что сумел устоять на ногах только благодаря поддержавшим его товарищам. Хотя их было втрое больше, чем нас, им снова пришлось приостановиться, чтобы сориентироваться и набраться решимости для атаки.
— Ребята! Если жизнь дорога, уходите подобру-поздорову! — строго сказал я из-за спины Кома и по их
