Ее послы рассказывали, как она разъезжала по улицам на колеснице, влекомой белыми мулами; она сидела на троне высоко над прочими смертными, наполовину скрытая в клубах ладана… Он отказался от женитьбы ее сына и Ротруды… Но она могла нуждаться в мечах франков для охраны собственных границ от языческих славян и болгар.
Однажды на берегу Адриатики Шарлемань видел, как проходил византийский военный корабль, блестели красные весла, развевались знамена. На носу этой чудовищной галеры могла бы уместиться скандинавская ладья-дракон. Ирина владела морем, которое всерьез стало занимать Шарлеманя. Оно ясно обозначалось в центре его карты мира.
Карл помнил, как умирали доблестные и отважные люди, а его жена Фастрада страстно желала властвовать над ними как королева. Паломники из Святой земли рассказывали, что наступило солнечное затмение, когда Ирина ослепила своего сына. Не были ли ее слова сладким медом, смягчающим горький хлеб правды?
И все-таки эти слова понравились Шарлеманю: в них не содержалось насмешки. Если она и запретила своим послам называть его «басилевсом», то, по крайней мере, заговорила о браке, который сделал бы его настоящим Августом. Или это ему показалось?
Франк тщательно обдумал ее послание и так ответил послам:
– В той мере, в какой она это предлагает, я, правящий империей на Западе, отвечаю дружбой и доброй волей императрице римлян.
После чего он с любопытством стал ждать ответа Ирины, однако не дождался его. В конце года его собственные послы вернулись из Константинополя и сообщили, что Ирина сослана на остров в результате восстания ее дворян и армии. Ее свергли за низложение собственного сына, за предоставление неограниченной власти плеяде евнухов и за обдумывание союза с варваром франком.
В Константинополе в качестве «басилевса» воцарился Нисефор, помазанник Божий. Армия и иконоборцы поддержали его. На своем острове гордая Ирина сидела над прялкой.
В Монте-Кассино Шарлемань посетил богатую библиотеку, где Павел Диакон трудился над историей лангобардов. Осматривая полки с драгоценными томами, аккуратно уложенными друг на друга, он был переполнен завистью. Но теперь и в его новом дворце имелась библиотека.
Окнами она выходила на огражденную дорогу, ведущую к церкви Девы Марии. Когда Шарлемань стоял у одного из читальных столов, отражавшееся от позолоченного купола солнце било ему прямо в глаза. Вдоль стен лежали архивы, привезенные Эркамбальдом и Эйнгардом, небольшая грамматика Алкуина с копиями произведений Отцов Церкви, бросался в глаза «Град Божий» в серебряном переплете, украшенном драгоценными камнями. На Беде Достопочтенном, полированный деревянный переплет которого был плотно обтянут лакированной кожей, покоился святой Дион Хризостом в мягком бархате с вышивкой из золотой нити, сделанной руками его дочерей. Вергилий лежал рядом со Светонием, историком цезарей. Отдельно от других покоился большой сборник евангельских текстов двадцатилетней давности, начертанных большими буквами на пурпурном пергаменте, чтобы легче было читать, и с маленькими портретами четырех евангелистов. Святой Марк в этой прекрасной книге был изображен опиравшимся на своего символического крылатого льва.
Шарлемань держал у изголовья небольшую книжку, которую Алкуин по его просьбе написал для него. Он хотел, чтобы она была краткой и практичной – содержала нужные молитвы, гимны и пословицы для соответствующих дней в календаре. Этот католический требник (первый в истории) сопровождал Шарлеманя в его путешествиях.
И все-таки, как бы преданно ни трудился аббат из Тура, готовя книги для своего друга, было непросто убедить его одолжить книгу из библиотеки.
– Ты так нетерпеливо протягиваешь руку, чтобы получить книгу, – ворчал Алкуин, – но, когда я прошу ее вернуть, ты прячешь руку за спину.
Годами Шарлемань практиковал переписку книг в скриптории дворцовой школы, и Алкуин руками опытных монахов в Туре делал то же самое. Если каждый монастырь имел бы собственную богатую библиотеку, то не было б нужды брать друг у друга книги, рискуя потерять при этом произведения Цицерона или Тацита, существовавшие в единственном экземпляре. Таким способом многие редкие книги, написанные прекрасным кельтским почерком, из Британии находили свой путь в страну франков, а сам Шарлемань всегда привозил домой клад редких рукописей из Ломбардии и церкви Святого Петра.
Вероятно, ни король, ни его наставник не осознали, насколько быстро они организовывали во Франкском государстве нечто вроде центра выживания для произведений классических писателей и Отцов Церкви. Редкие книги, раньше запертые в монастыре Святого Галла или в Лидисфарне, теперь имели хождение в школах Шарлеманя. А к этому времени большая часть библиотеки в Лидисфарне сгорела во время набега норманнов.
Алкуину нравилось удивлять своего друга вновь открытой или просто красивой книгой. Появившись в Ахене собственной персоной в один из теплых летних месяцев, Алкуин предстал перед ожидавшим его Шарлеманем, согнувшись под тяжестью большого предмета, обернутого вышитой тканью. На ручку королевского кресла он положил свою великую Библию, откорректированный текст святого Иеронима, свободный от ошибок небрежных переписчиков.
– Теперь, мой Давид, – заметил Алкуин, – ты не можешь больше утверждать, что твой народ плохо молится, потому что употребляет неправильные слова.
На верхней обложке новой Библии, оправленной в серебро, красовалась пластинка из слоновой кости, на которой было вырезано распятие Христа с ангелами вверху и кающимися грешниками внизу, а по углам изображались четыре сидящих и пишущих евангелиста вместе со своими символами. Эта резная работа доставляла наслаждение каждой своей деталью.
– И еще ты не можешь утверждать, – добавил Алкуин, – что твои священники плохо читают молитву, поскольку слова написаны неразборчиво.
Его друг нетерпеливо перелистывал гладкие пергаментные страницы. Ярко разукрашенная первая буква каждого абзаца приковывала взгляд короля; слова четко разделялись между собой, и каждую букву нельзя было спутать ни с какой другой. Шарлемань моментально приказал сделать точную копию с этой Библии для своей библиотеки; 20 дубликатов этой копии предполагалось разослать по епархиям империи.
В библиотеке Шарлемань отважился задать вопрос своему учителю. Он не выпалил его, как это бывало раньше, во времена его учебы. Взяв в руки книгу Августина, Шарлемань указал на строку, над которой размышлял часами. «Константину, – говорилось в ней, – была предоставлена честь основать новый город, спутник Римской империи, для которого сам Рим был отцом».
– Как ты думаешь, – нерешительно спросил Шарлемань, – можно ли основать еще один город, который стал бы таким же спутником Рима?
Алкуин посмотрел на своего друга, не глядя на начертанные слова, которые он сразу прочел. Мысли императора, а Алкуин теперь считал своего друга таковым, были заняты вопросом – могла ли его столица Ахен стать еще одним Римом?
В амбразуре окна виднелись грубые соломенные крыши, сгрудившиеся вокруг одинокого купола церкви Девы Марии. Город не имел стен, если не считать таковыми склоны холмов. Рим был обнесен рекой и стоял на холмах, на которых возвышались дворцы и храмы.
– Если не может быть третьего Рима, – сказал Алкуин, – то может быть град Божий.
Ему было за семьдесят, он ослаб от лихорадки, ему было трудно двигаться и сгибаться из-за болей в суставах. Несмотря на его преданность императору, многое беспокоило Алкуина в новом дворце с позолоченным орлом над портиком. В большом зале, более 40 шагов в длину, толпились чужестранцы. В жилых помещениях женщины с незнакомыми лицами тормошили своих детей, но при этом они носили царскую одежду и пронзительными голосами отдавали распоряжения. Он с трудом узнал Ротруду, свою бывшую ученицу.
В Дворцовой школе, где преподавали его ученики, Алкуин несколько раздраженно предостерег одного из них, Фредугиса:
– Не позволяй этим коронованным голубкам, летающим в покоях дворца, клевать у твоего окна!
Узнав, что Шарлемань собирается перенести начало нового года с Рождества на конец зимней ночи, Алкуин вскричал:
– Я оставил здесь латинскую школу, а нахожу египетскую, составляющую календарь, сообразуясь со
