Если верить Гному Эйнгарду, Шарлемань воскликнул: «Если бы я знал, что намеревается сделать Лев, я бы никогда не ступил под своды этого храма, даже в такой святой праздник!»
Так записал Эйнгард в своей биографии Шарлеманя, и так это преподают в наши дни, что еще больше добавляет тайны к коронации Шарлеманя. Если великий король не предвидел подобной церемонии, то чего же он ожидал? И что на самом деле собирался сделать папа римский?
Мудрейшие ученые не смогли разгадать для нас эту тайну, потому что в их руках были только обрывочные сведения. Они полагали, что сам Алкуин ожидал, что его другу в Риме присвоят титул императора. Но никто не был способен определить, чего ожидал великий Арнульфинг.
Вряд ли они могли, если на то пошло, водрузить символ мировой империи на голову человека, который об этом даже не подозревал, а тем более на голову дикого франка, который терпеть не мог римских титулов и смутно представлял себе, несмотря на свое добросовестное самообразование, кто такой Цезарь Август. Может быть, в другое время все это получилось бы, но только не тогда, когда этот человек, проведя последний год в решении множества проблем во всей Европе, приехал в Рим, чтобы присутствовать на процессе над святейшим папой, а потом вошел под своды храма, чтобы сотворить молитву и принести дары на Рождество. На это указывают историки молодого поколения, и между их строчками явно читается насмешка.
Нет, конечно же нет, Шарлемань ожидал чего-то у алтаря, но чего именно, никто не знает. Необходимо помнить, что когда совет заседал в Латеране после оправдания Льва III, то, похоже, именно Арно председательствовал на совете при обсуждении этого особого случая. Хронист из Лорха редко ошибался. По той причине, что Шарлемань враждебно относился к слову «империя», Алкуин со своими друзьями, наверное, называл так весь христианский люд, а это совпадало с тем, как король относился к своему народу. Возможно, совет выразил желание, чтобы он носил титул не только короля франков и лангобардов, но императора западных христиан. Но сам Шарлемань, безусловно, не ожидал того, что папа римский сотворит у алтаря.
Невзирая на все аргументы, мы имеем полное представление о надеждах и чаяниях всех этих людей. Алкуин стремился к тому, чтобы воздать почести своему другу и защитить храмы, «имперское» духовенство надеялось найти в лице Шарлеманя сильного и могущественного стража, а Лев III рассчитывал на новую и неоспоримую власть, которая сможет поддержать его в столь трагических испытаниях.
По всей видимости, папа Лев обхитрил Шарлеманя и франкских епископов. Он провозгласил Арнульфинга владыкой «по воле Господа» не туманного Франкского государства и не безграничного христианского мира, но владыкой своего собственного реально существующего города Рима и исчезнувших владений, которые включали Британию и Константинополь вкупе со Святой землей, Испанией и Африкой, где властвовали халифаты. Это был смелый шаг. Возложив корону собственными руками, разве не создал Лев III прецедент, благодаря которому будущих императоров будут провозглашать будущие папы римские?
Поступок папы Льва III породил бесконечные споры – о целостности Римской империи, о двух силах в мире, о власти римских пап и императоров, о характере средневекового христианского мира. Эти споры, зачастую перераставшие в драку, продолжались до тех пор, пока Наполеон не примерил на себя корону императора, и не закончились даже с его уходом.
Что Шарлемань предпринял в тот момент? Он уклонился от своей коронации.
Придя в дом епископа неподалеку от храма Святого Петра, где он временно проживал, Шарлемань скинул с себя римское облачение и никогда больше не надевал пурпурные вышитые одежды. В тот год после праздника Пасхи он покинул Рим, чтобы больше в него не возвращаться. Также он ничего не переменил ни в штате офицеров своего двора, ни в титулах и обязанностях своих сыновей. Пипин, присутствовавший на рождественской коронации, был отправлен обратно на жаркий итальянский юг, где умер от малярии доблестный гофмейстер Мегинфрид.
Шарлеманю понадобилось немало времени, чтобы обдумать, как себя вести в новой для него роли другого императора Константина и бессмертного Августа. Нам неизвестно, что ему советовали Арно и Теодульф. Он сам должен был решить эту проблему.
За спинами его личной охраны, которая не снимала шлемов и выцветших на солнце плащей, шествовало изменчивое население Рима, размахивая флагами и криками выражая преданность своему новому императору.
Он принял эту корону. Стоя у алтаря во время чтения литургии, Шарлемань был неподвижен, как задрапированная в пурпур колонна. Но с какой радостью его встретила при дворе дочь!
Шарлемань обладал трезвым и практичным умом и считал, что, получив корону, ничего больше не приобрел. Ни единого клочка земли, ни единого подданного не прибавилось к тому, чем он уже владел. За городской стеной Аврелия зиял заросший травой цирк Нерона, и триумфальная колонна Траяна возвышалась над хижинами бедняков.
Ему вручили их империю. Однако от совета вельмож Франкского государства никак не зависело возведение их короля в сан императора. И единственный осколок империи, город Константинополь, также не выбирал его, невежественного варвара, волею своего патриарха, сената, армии или народа.
Как отнесется непредсказуемая Ирина к его коронации на Западе?
Шарлемань не переставал думать об этой женщине. Некоторые называли ее дьяволом в женском образе, другие клялись, что она обладает магической красотой. Теперь, когда Шарлемань имел титул императора, он мог бы жениться на императрице.
Затем, чувствуя, как рубашка из грубой шерсти колет ему кожу, и запустив пальцы в копну жестких, коротко стриженных волос, он улыбнулся, словно услышав хорошую шутку. Это была чепуха, все равно что выйти из грязи в князи только потому, что всякие государственные деятели считали: раз Ирина женщина, им необходим на троне в Константинополе мужчина. Константинополь сам выбирал своих правителей, и было очевидно, что этот город никогда не призовет его, франка из Рима, на трон.
У него мог быть такой же титул, как у Константина, но у него не было ни столицы, ни флота, ни кодекса законов, ни вооруженных легионов, если не считать того сомнительного войска, что сопровождало его.
Когда Шарлемань в своих рассуждениях дошел до этого места, он вытянул перед собой затекшие руки и рассмеялся над собой. Воистину Всевышний выбирал самые нелепые вещи в этом мире!
Вскоре он получил благословенное письмо от Алкуина: «Благословен будь Господь, который вел тебя вперед с триумфом ради спасения твоих слуг!»
Посланец, доставивший письмо, передал, что в Туре Алкуин задерживал всех приезжих, требуя у них ответа на вопрос, когда собирается вернуться император и когда он появится у себя на родине.
Как только закончились пасхальные торжества, Шарлемань покинул Рим. Но прежде чем расстаться с папой Львом III, он заключил соглашение, по которому впредь при посвящении в сан нового папы требовалось согласие правителя Франкского государства.
Не обращая внимания на землетрясение, опустошившее некоторые города Италии, Шарлемань продолжал ехать, как и прежде. Он совершал обход, восстанавливая разрушенное, где возможно, выслушивая просьбы сельских жителей, которые 300 лет не слыхали имени императора, со времен Юстиниана, который пытался возродить империю на Западе и потерпел неудачу. Из Сполето Шарлемань проследовал вдоль побережья на север к Равенне, где задержался на несколько дней во дворце Теодориха, лишенном своих колонн. Затем в Павии он искупался в банях лангобардских королей и торжественно принял посланцев от Харуна ар-Рашида, халифа Багдада, которые в этот раз не привезли с собой никакого слона.
Шарлемань направился к горам с ключами от Гроба Господня. Перед ним ехало знамя Иерусалима, за ним следовала кавалькада его дочерей, их голоса сливались в песне.
Вверх по ущелью Шарлемань вел свой отряд к тающим снегам скальных стен горы Джов, к блестящим зеркалам озер, мимо заброшенного грязного русла своего канала в леса своей родины. Это был последний в его жизни перевал в Альпах.
Он радовался, охотясь вместе со всеми во время путешествия. В его массивной встревоженной голове зрело одно убеждение. Одно он знал наверняка. Хотя он не был никаким римским императором, на него возложили ответственность за империю. Теперь его подданные стали единым христианским народом.
Вниз по стремительному Рейну они плыли на лодках. За устьем Мозеля они свернули в сторону к Ахену. Хотя у Шарлеманя не было столицы империи, он твердо решил построить ее здесь, в Ахене.
