Он позвонил Леоре:
— Ли! Кое-что нащупал! Не можешь ты сделать мне несколько бутербродов и прийти сюда на вечер?
— Конечно, могу, — сказала Леора.
Когда она явилась, он объяснил ей, что его открытие сделано случайно, что большая часть научных открытий случайны и что ни один исследователь, даже самый великий, не может сделать ничего большего, как только вовремя оценить свои случайные наблюдения.
Голос его звучал убежденно и даже немного сердито.
Леора сидела в углу, почесывая подбородок, почитывая медицинский журнал. Время от времени она разогревала кофе на не совсем исправной бунзеновской горелке. Наутро служащие, явившись в Отдел, увидели нечто такое, что не часто случалось в царствование Альмуса Пиккербо: директор был занят пересевом культур, а на длинном столе спала его жена.
Мартин гаркнул на доктора Окфорда:
— Выметайтесь к свиньям, Руфус, и Отдел возьмите сегодня на себя — меня нет… я умер… Да, вот что еще: отведите Леору домой, сделайте ей яичницу — и не прихватите ли вы мне бутерброд с ветчиной из «Пути на закат»?
— Есть, капитан, — сказал Окфорд.
Мартин повторял свой опыт, испытывая на гемолизин двухчасовые, четырехчасовые, шестичасовые, восьми-, десяти-, двенадцати-, четырнадцати-, шестнадцати— и восемнадцатичасовые культуры. Он установил, что максимальная выработка гемолизина в крови происходит, если брать культуру, выдержанную в термостате от четырех до десяти часов. Он начал выводить формулу его выработки и пришел в уныние. Он злился, бесновался, потел. Убедился, что его познания в математике — детские, научный багаж — чепуховый. Он бился над химией, корпел над математическими выкладками и медленно начал составлять выводы. Он полагал, что может дать статью в журнал «Инфекционные заболевания».
Альмус Пиккербо печатал научные статьи — и печатал часто. Их помещали в «Среднезападном медицинском альманахе», выходившем раз в три месяца и числившем в своей коллегии наряду с прочими тринадцатью редакторами также и самого Пиккербо. Он открыл микроба эпилепсии и микроба рака — двух совершенно различных микробов рака. Обычно ему требовалось две недели, чтобы сделать открытие, написать статью и пропустить ее через печать. Мартин не обладал такой завидной легкостью.
Он ставил опыты, повторял их, проклинал все на свете, не давал Леоре спать, учил ее приготовлять среду и раздражался ее замечаниями насчет агара. Он орал на стенографистку; ни разу пастор конгрегациональной церкви имени Джонатана Эдвардса не мог уломать его прочесть доклад в Библейской школе; и все-таки месяцы шли, а его статья не была еще закончена.
Первым поднял протест почтеннейший мэр Наутилуса. Возвращаясь как-то в два часа ночи домой с чрезвычайно приятной игры в «железку» с участием Ф.Кс.Джордана и завернув для сокращения дороги в переулок за Ситихоллом, мэр Пью увидел, как Мартин угрюмо ставил пробирки в термостат, в то время как Леора сидела в углу и курила. На другой день он вызвал Мартина и прочел ему наставление:
— Док, я не хочу соваться в работу вашего Отдела. Таково мое правило: в чужие дела не соваться, — но я поражаюсь: пройдя школу такого деляги, как Пиккербо, агитатора в семьдесят лошадиных сил, вы должны были бы знать, что глупо до черта тратить столько времени на лабораторию, когда вы можете за тридцать долларов в неделю нанять первоклассного лаборанта. Первая ваша задача — улещать крикунов, которые только и знают, что нападать на администрацию. Выступайте с речами в церквах и клубах, помогайте мне распространять идеи, за которые мы боремся.
«Он, кажется, прав, — раздумывал Мартин. — Я никудышный бактериолог. Я, верно, никогда не слажу с этим опытом. Здесь мое дело — отучать жевальщиков табака плевать на тротуары. Кто дал мне право тратить на что-либо другое деньги налогоплательщиков?»
Но на той же неделе он прочитал опубликованное Мак-Герковским биологическим институтом в Нью- Йорке краткое сообщение, что доктору Максу Готлибу удалось синтетическим методом, in vitro, получить антитела.
Он представил себе, как молчаливый Готлиб, нисколько не упиваясь победой, заперся в своей лаборатории и разносит журналы за преувеличенные отзывы о его работе; образ этот становился все более четким, и Мартин пережил чувство, какое испытывает скромный офицер, несущий службу на пустынном острове, когда он вдруг услышит, что его полк отправляется в увеселительную прогулку — на пограничную войну.
Затем разразился над ним гнев миссис Мак-Кендлес.
Миссис Мак-Кендлес была одно время горничной, потом сиделкой, потом наперсницей, а потом женой немощного мистера Мак-Кендлеса — бакалейщика-оптовика и домовладельца. Когда он умер, она получила в наследство все его имущество. Не обошлось, конечно, без процесса, но у нее был превосходный адвокат.
Она была угрюмая, некрасивая, мелочная женщина сомнительной репутации и притом нимфоманка. Наутилусское общество не открыло перед нею свои двери, но у себя дома в непроветренной гостиной, на заплесневелой кожаной кушетке она принимала пожилых женатых людей, потрепанных и вечно харкающих, молодого полисмена, которому часто давала деньги в долг, и подрядчика-политика Ф.Кс.Джордана.
В Шведском Овраге ей принадлежал целый квартал самых грязных домов Наутилуса. Мартин составил карту распространения туберкулеза в этих домах и, посовещавшись с доктором Окфордом и Леорой, объявил их «рассадниками смерти». Он хотел стереть их с лица земли, но полицейские полномочия директора Отдела Общественного Здравоохранения были довольно неопределенны. Пиккербо обладал большою властью только потому, что никогда ею не пользовался.
Мартин решил добиться сноса домов миссис Мак-Кендлес через суд. Ее адвокат был в то же время и адвокатом Ф.Кс.Джордана, и самым красноречивым свидетелем против Мартина выступил доктор Эрвинг Уотерс. Но случилось так, что за отсутствием постоянного судьи дело слушалось перед невежественным и честным человеком, который аннулировал выхлопотанный адвокатом миссис Мак-Кендлес судебный запрет и уполномочил Отдел Общественного Здравоохранения применять такие меры, какие предписывает в чрезвычайных случаях городское законоположение.
В этот вечер Мартин пробурчал, обращаясь к юному Окфорду:
— Руфус, вы, конечно, ни на минуту не допускаете мысли, что Мак-Кендлес и Джордан воздержатся от кассационной жалобы? Давайте разделаемся с домами, пока это сравнительно законно! А?
— Есть, капитан, — сказал Окфорд и добавил: — А когда нас отсюда вышибут, поедем в Орегон и займемся там частной практикой. Кстати, на санитарного инспектора мы вполне можем положиться: Джордан с полгода тому назад обольстил его сестру.
На рассвете возглавляемая Мартином и Окфордом ватага молодцов в синих комбинезонах, веселая, неистовая, вторглась во владения миссис Мак-Кендлес, выгнала жильцов на улицу и принялась растаскивать ветхие строения. В полдень, когда пришли адвокаты, а жильцы были уже водворены в реквизированные для них Мартином новые квартиры, разбойники подожгли нижние этажи, и в полчаса строения были уничтожены.
Ф.Кс.Джордан прибыл на театр военных действий во втором часу. Вымазанный в саже Мартин и покрытый слоем пыли Окфорд пили принесенный Леорой кофе.
— Так, ребята, — сказал Джордан, — вы нас обскакали! Однако в другой раз, когда захотите проделать такую штуку, пустите в ход динамит — сбережете много времени. Знаете, ребята, вы мне нравитесь, мне жаль, что я должен учинить вам то, что учиню. Но да помогут вам все святые, потому что, дайте только срок, и я вас отучу шутить с огнем.
Клэй Тредголд пришел в восторг от их любительского поджога:
— Чудесно! Я буду поддерживать ваш ОНЗ во всех его начинаниях.
Мартина это обещание не очень обрадовало, так как Тредголд и компания становились слишком уж требовательны. Они признали Мартина и Леору такими же вольнодумцами, как сами они, и очень занимательными, но у них решено было также (задолго до того, как Эроусмиты с переездом в Наутилус по- настоящему родились на свет), что их Группе принадлежит монополия на вольнодумство и занимательность, и они настаивали, чтобы Эроусмиты являлись к ним на коктейли и на покер каждую субботу и каждое воскресенье. Они не могли понять, почему Мартин предпочитает проводить время в лаборатории, корпя над
