— Изволь остановить машину! — закричала она.

В изумлении он резко затормозил. Фары придавали нелепую значительность изгороди из колючей проволоки, кусту репейника, уныло бегущему вдаль гравию дороги.

Леора спросила:

— Ты хочешь, чтобы я стала гаремной красавицей? Я могла бы. Могла бы стать модницей. Но я никогда не давала себе труда. Ах, Рыжик, не хочу я больше с тобой пререкаться. Или я то, что я есть, твоя сумасбродная неряха жена, или я ничто. Кого тебе надо: настоящую герцогиню, вроде Клары Тредголд, или меня, которой плевать, куда мы отправляемся и что делаем, лишь бы идти нам рука об руку? Вечно все не по тебе. Мне это надоело. Выбирай. Кого тебе надо?

— Никого мне не надо, кроме тебя. Но неужели ты не можешь понять… Я не карьерист, однако я хочу, чтобы мы, куда бы ни попали, всюду были бы на высоте. Я не вижу, почему мы должны хоть в чем-нибудь уступать этим господам. Дорогая моя, все они, кроме разве Клары, только разбогатевшие счетоводы! А мы — настоящие кондотьеры. Твоя Франция… Когда-нибудь мы поедем туда, и французский президент встретит нас на пристани! Зачем нам позволять кому бы то ни было делать что-нибудь лучше нас? Во всем своя техника!

Они разговаривали битый час на этом скучном месте между ржавых рядов колючей проволоки.

На другой день, когда Орхидея зашла к нему в лабораторию и с девическим недоумением спросила: «Ах, доктор Мартин, неужели вы больше никогда не придете к нам?» — он поцеловал ее так весело, так бойко, что даже полувзрослая девчонка должна была понять, что она для него ничего не значит.

Было ли то вызвано желанием дать гражданам Наутилуса ощутительную дозу воодушевления, столь мощного, чтобы ни один из них уже никогда не осмелился заболеть, или доктор Пиккербо стремился несколько освежить свою популярность в связи с предвыборной кампанией, — но организованная милым доктором Ярмарка Здоровья превзошла все ожидания.

Он получил от Городского Самоуправления сверхсметное ассигнование; он привлек к сотрудничеству все церкви и ассоциации; добился от газет обещания печатать ежедневно по три столбца славословий.

Он снял обветшалую деревянную «Скинию»[63], в которой преподобный мистер Билли Санди, евангелист, незадолго до того искупил молебствием все прегрешения общины. Он подготовил множество новых аттракционов. Бойскауты должны были ежедневно проводить маневры. Был устроен киоск «ЖХСТ»[64], в котором знаменитые священники и другие физиологи приглашены были доказывать вред алкоголя. В бактериологическом киоске упирающемуся Мартину (облаченному в изящный белый костюм) было предложено проделывать фокусы с пробирками. Некая дама из Чикаго, противница никотина, взялась каждые полчаса убивать мышь впрыскиванием растертой в порошок бумаги от папиросы. Близнецы Акация и Гладиола Пиккербо, теперь достигшие шестилетнего возраста, должны были показывать публике, как нужно чистить зубы, и действительно показывали, пока не нарвались на одного шестидесятилетнего фермера, у которого они спросили ласково: «Вы чистите зубы каждый день?» — а тот во всеуслышанье ответил: «Нет, но я каждый день буду всыпать вам в задницу и начну, пожалуй, сейчас же».

Но ни один из аттракционов не вызвал столько интереса, как Евгеническая Семья, подрядившаяся всего за сорок долларов в день показывать на своем примере благие плоды здоровых навыков.

Семья состояла из отца, матери и пятерых детей, таких красивых и сильных, что они все семеро выступали недавно с первоклассными акробатическими номерами в турне «Шатоквы». Ни один из них никогда не пил, не курил, не плевал на тротуары, не сквернословил и не ел мяса. Пиккербо отвел для них главный киоск на подмостках, служивших недавно кафедрой богоугодной особе преподобного мистера Санди.

Были и трафаретные экспонаты: киоски с диаграммами, стягами и листовками. Октет Здравиэт имени доктора Пиккербо исполнял песенки, и ежедневно читались лекции, по большей части доктором Пиккербо, или его другом доктором Биссексом, тренером по футболу и профессором гигиены, а также почти всех других предметов в Магфорд-колледже.

Ряду знаменитостей, в том числе Густаву Сонделиусу и губернатору штата, посланы были приглашения «выступить со словом к народу», но, по несчастному стечению обстоятельств, именно на этой неделе ни один из них не мог урвать свободного дня.

Открытие ярмарки прошло удачно и собрало много публики. В первый день вышло небольшое недоразумение. Ассоциация пекарей-кондитеров крепко поговорила с Пиккербо насчет плаката в киоске диеты «Много ешь ты пирогов — к пиорее будь готов». Но непродуманный, подрывающий основы благосостояния плакат был тут же удален, и после этого ярмарку рекламировали по всем булочным города.

Изо всех участников один только Мартин не казался счастливым. Пиккербо воздвиг для него показательную лабораторию, ничем не отличавшуюся от настоящей — только в ней отсутствовал водопровод и запрещено было ввиду пожарной опасности пользоваться каким бы то ни было родом пламени. Весь день он переливал из пробирки в пробирку раствор красных чернил, внимательно разглядывал в микроскоп пустое предметное стекло и отвечал на вопросы граждан, жаждавших узнать, как умертвить микробов, если обнаружишь их в стакане чая.

Леора изображала его ассистентку. Она казалась очень скромной и хорошенькой в костюме больничной сестры и очень злила мужа, посмеиваясь на его глухие проклятья. Они завели дружбу с дежурным пожарным, чудесным парнем, который рассказывал истории о кошках, прижившихся в пожарном депо, и не задавал вопросов по бактериологии. Это он показал им, где можно спокойно покурить украдкой: за экспонатом «Чистотой предотвратишь пожары», который состоял из макетов грязного дома с красными стрелками, указующими возможную точку возникновения пожара, и донельзя вылощенного Чистого Дома, имелась ниша с разбитым окном, куда вытягивало дым от папирос. В это убежище Мартин, Леора и скучающий пожарный удалялись по десять раз в день и так протянули неделю.

Вышла еще одна неполадка. Сержант сыскной полиции, пришедший на ярмарку вовсе не с целью сыска, а полюбоваться очаровательным зрелищем мыши, в судорогах умирающей от папиросной бумаги, остановился перед киоском евгенической семьи, почесал затылок, поспешил в полицию и вернулся с пачкой фотографий. Обращаясь к Пиккербо, он пробурчал:

— Гм… Эта евгеническая семья… Они не курят, не пьют — и вообще?..

— Совершенно верно! И поглядите, как они идеально здоровы!

— Гм… Вы за ними присматривайте. Я не стану портить вам выставку, док, мы все в Сити-холле должны друг за друга держаться. Пока ярмарка не закрылась, я их не выброшу из города. Но это — шайка Холтона. Муж и жена вовсе даже не женаты, и только один из детей действительно их сын. Они отсидели срок за продажу водки индейцам, но главной их специальностью, до того как они занялись просвещением, был шантаж. Отряжу человека в штатском, чтоб за ними послеживал. Хорошая вышла у вас выставка, док, и поучительная. Город теперь надолго запомнит, как надо ценить современные методы гигиены. Всяческой вам удачи! Скажите, вы уже подобрали себе секретаря на то время, когда войдете в Конгресс? У меня есть племянник — стенограф такой, что всякого забьет, и вообще парень не дурак и умеет держать язык за зубами, ежели дело его не касается. Пришлю его к вам, вы с ним потолкуйте. Всего хорошего!

Но, за исключением случая, когда отца евгенической семьи поймали на том, как он для отдыха от тяжкого труда быть здоровым на людях упоенно припал к бутылке, — Пиккербо до субботы не заметил в поведении Холтонов ничего предосудительного. До субботы все шло гладко.