своего рода представительной фигурой буржуазной интеллигенции.
«Все ползет, — пишет Блок в это же время, — быстро гниют нити швов изнутри („преют“), а снаружи остается еще видимость. Стоит слегка дернуть — и все каракули расползутся, и обнаружится грязная, грязная морда измученного, бескровного и изнасилованного тела».
Как видно, «у нас» было, по мнению Блока, не лучше, чем «на Западе».
Война, которую Блок наблюдал сравнительно близко, увеличила его омерзение к происходящему. Он полностью принимал ее за элемент ненавистной буржуазной цивилизации:
«Отчего до сих пор никто мне не верит, что мировая война есть вздор… Когда-нибудь это поймут. Я это говорю не только потому, что сам гнию в этом вздоре»43.
«Европа сошла с ума: цвет человечества, цвет интеллигенции сидит годами в болоте, сидит с убеждением (не символ ли это?) на узенькой тысячеверстной полоске, которая называется „фронт“… Трудно сказать, что тошнотворнее: то кровопролитие или то безделье, та скука, та пошлятина, имя обоим — „великая война“, „отечественная война“, „война за освобождение угнетенных народностей“ или как еще? Нет, под этим знаком — никого не освободишь!..»44
Мы видим, что Блок был заряжен колоссальным отрицательным зарядом против господствующего порядка. Он доходил до полного отчаяния. В одном из писем, посланных из Милана весной 1909 года, он выражается так:
«Более чем когда-нибудь, я вижу, что ничего из жизни современной я до смерти не приму и ничему не покорюсь. Ее позорный строй внушает мне только отвращение. Переделать уже ничего нельзя — не переделает никакая революция»45.
Ясно, что на этой почве у Блока, измученного своими кабацко-мистическими поисками, не нашедшего ни в мистическом раю, ни в мистической преисподней ничего, кроме «шарлатанства» или «ужасного утомления и скуки», выросла огромная готовность броситься в наступившую стихию революции, поверить, что в ней можно омыться, что в ней и весь мир омоется от своей скверны.
В длительность реакции Блок не верил, семнадцатого года ждал. В чрезвычайно сильном своем докладе «Стихия и культура» (конец 1908 года) он пророчил, что бомба лежит уже в пределах наших дней, хотя ее принимают за невинный апельсин:
«…во всех нас заложено чувство болезни, тревоги, катастрофы, разрыва»46.
«Россия, вылезшая из одной революции, жадно смотрит в глаза другой, может быть, более страшной»47.
В этих высказываниях видно, что Блок сам боится этой бомбы, этой наступающей стихии, но, в отличие от многих других, он готов и приветствовать ее.
Постараемся разобраться как в положительных, так и в отрицательных отношениях Блока к революции на основе его собственных высказываний, начиная с 1905 года до самой смерти поэта.
Уже революция 1905 года произвела на Блока большое и положительное впечатление. Известно, что он даже вмешался в какую-то демонстрацию и нес красный флаг впереди нее.
Но еще большее впечатление, чем могучий всплеск революционного движения, произвела на него последовавшая потом реакция. В отличие от многих других представителей интеллигенции, которые погрузились в реакционные настроения, всякие темные философии, Блок, воспринявший этот взрыв крайне болезненно и реагировавший на него, между прочим, усугублением своей «цыганско-демонической» стихии, все же нашел. вместе с тем в себе силу, чтобы с большим негодованием смотреть в глаза темному зверю реакции, надвинувшемуся на страну, и подчас клеймить его в звонко-негодующих стихах, которые принадлежат к числу лучших политических стихотворений русской поэзии48.
Время реакции для него «долгая, бессонная, наполненная призраками ночь»49.
В 1907 году он говорит об удушье и отмечает:
«Редко, даже среди молодых, можно встретить человека, который не тоскует смертельно, прикрывая лицо свое до тошноты надоевшей гримасой изнеженности, утонченности, исключительного себялюбия»50.
Блок был в то время сам близок к таким настроениям, позднее охарактеризованным им как «русский дендизм»51. Но он прекрасно сознавал эти настроения именно как плод политической реакции.
Интеллигенция в эти годы реакции действительно пробуждает в нем тошнотворные чувства. Он является настоящим бунтарем среди интеллигенции. Рядом с «ресторанной мистикой» звучит в нем тяга к гражданственности, разбуженная 1905 годом, та самая, которая позднее выявила свое лицо полностью в своих благородных чертах исвоих чертах расплывчатых, когда «революционная стихия» вновь зазвучала как доминирующая музыкальная тема жизни.
В высшей степени характерно для разочарованного, но внутренне презирающего наступившую мнимую устойчивость Блока то, что он писал в октябре 1908 года в статье, опубликованной в газете «Речь».
«Стихи любого из новых поэтов читать не нужно и почти всегда вредно… Нельзя приучать любоваться на писателей, у которых нет ореола общественного, которые еще не имеют права считать себя потомками священной русской литературы… вредно потому, что все это, вместе взятое, порождает атмосферу не только пошлости и вульгарности — хуже того: вечера нового искусства… становятся как бы
Принимая участие в философско-религиозных разговорах «верхушки» интеллигенции, он говорит об их значении — или, вернее, их незначительности — с исчерпывающей силой:
«Теперь они возобновили свою болтовню; но все эти образованные иобозленные интеллигенты, поседевшие в спорах о Христе, их супруги и свояченицы в приличных кофточках, многодумные философы и лоснящиеся от самодовольства попы знают, что за дверями стоят нищие духом, которым нужны дела. Вместо дел — уродливое мелькание слов… Все это становится уже модным, доступным для приват- доцентских жен и благотворительных дам… А на улице — ветер, проститутки мерзнут, люди голодают, их вешают; а в стране реакция; а в России жить трудно, холодно, мерзко. Да хоть бы все эти болтуны в лоск исхудали от своих исканий, никому на свете, кроме „утонченных натур“, не нужных, — ничего в России бы не убавилось и не прибавилось!»53
Кульминационной значительности творчество Блока достигло к 1914 году в его «Ямбах». Правда, эти стихотворения вышли отдельной книгой гораздо позже, только в 1919 году, но они составляли сильную струю поэзии Блока. Напомню читателям по крайней мере одно из стихотворений, написанное в 1911 году.
