Хитрово, видимо, не хуже Пушкина была осведомлена и в закулисной стороне деятельности Булгарина. Об этом говорит многозначительный намек на «прямые и окольные нападки» его на Пушкина, причем слово «окольные» (indirecte) в письме подчеркнуто.
То, что голос в защиту Пушкина в 1830 г. возвысила именно женщина, отнюдь не случайность. Именно в эту пору начали сказываться в полной мере трагические последствия разгрома декабристов. Если в 1826–1828 гг. характерными чертами общественной жизни являлись запуганность и безмолвие, то в первой половине 30-х гг. начали сказываться развращающие последствия реакции. С одной стороны, это проявлялось в возникновении казенной литературы и журналистики, которая, пользуясь тем, что у ее противников рот был зажат, дезориентировала читателя развязными демагогическими статьями. С другой стороны, в дворянском обществе исчезал тип независимого в мнениях и общественном положении передового человека. Заставляя всех служить, Николай I сознательно стремился ликвидировать в обществе остатки самостоятельности — политической, интеллектуальной и бытовой.
Однако правительство Николая I не имело административных возможностей посягнуть на свободу мнений передовой дворянской женщины, защищенной от грубого полицейского давления независимостью материального и сословного положения. Не следует искать у образованных дворянских женщин той поры сколько-нибудь стройной системы взглядов. Воззрения их по тем или иным вопросам могли быть даже консервативными, но это были их собственные убеждения, не поддающиеся никакому контролю, и этот дух независимости мнений, каково бы ни было содержание последних, делал их салоны подозрительными в глазах правительства.
В условиях, когда демократический лагерь еще не выступил как самостоятельная общественная сила, а наследники декабристских традиций находились под постоянным надзором и были организационно разобщены, подобные салоны — разумеется, исключения в жизни петербургского и московского «света» — играли роль своеобразных оазисов.
Все это необходимо учитывать при решении вопроса, почему Пушкин около 1830 г. стремится воплотить положительный идеал именно в женском образе. С этим же, вероятно, связаны попытки в рукописях восьмой главы дать положительный облик салона Татьяны, противопоставить его «журнальным чопорным судьям»:
Адресат письма не назван. Это должен был быть издатель газеты, вероятно петербургской. В петербургских газетах за март — апрель 1830 г. нам не удалось найти никакой статьи, которую можно было бы ассоциировать с упомянутой в тексте письма. В газете А. Ф. Воейкова «Русский инвалид» от 24 марта 1830 г. была перепечатана из «Литературной газеты» от 22 марта 1830 г. сочувственная рецензия на седьмую главу «Онегина». Трудно предположить, чтобы Е. М. Хитрово, плохо владевшая стилем русской письменной речи, смогла написать статью для газеты, тем более так быстро. Скорее всего можно думать, что она приложила к своему письму вырезку уже опубликованной в «Литературной газете» рецензии на седьмую главу «Евгения Онегина». Перепечатка этого восторженного отзыва сразу после грубых нападок Булгарина, естественно, прозвучала бы как выступление против «Северной пчелы».
Приводим текст письма Е. М. Хитрово[613]:
С<ан>к<т>. Петер<бург>, 22 марта <1830>, Садовая.
Перевод: Велико было мое изумление, сударь, когда я вдруг прочла в сегодняшнем 35-м номере «Северной пчелы», что прелестная седьмая песнь «Онегина» — это
Но что может помешать сказать правду мне, знающей г-на Пушкина лишь по его сочинениям[615]? Меня окружают светские люди, и притом люди, чуждые литературных споров и, следовательно, вполне беспристрастные, а потому меня чрезвычайно изумил то, о чем я прочла сегодня.
