такси амбулаторный больной, и Бернард взял эту машину. Движение на скоростной автостраде было сильно затруднено, и водитель в отчаянии воздел руки, когда поток машин в конце концов остановился.
— Все хуже и хуже, — пожаловался он.
Эти слова показались Бернарду применимыми к его собственной ситуации. Он прилетел на Гавайи, чтобы помочь своей больной тетке, и пока может похвастаться только тем, что его отца сбила машина. Он даже еще не видел Урсулы — и теперь она, наверное, теряется в догадках, куда он запропастился. Но, рас платившись с таксистом нa Каоло-стрит едва ли не последним долларом, он вспомнил, что, прежде чем ехать к Урсуле, ему придется зайти в банк.
Когда Бернард поднялся на третий этаж, он застал там миссис Кнопфльмахер, ожидавшую лифта. Она с любопытством посмотрела на него, отметив смятение на лице Бернарда и отсутствие старшего мистера Уолша, и выжидающе помедлила, но он не остановился, чтобы просветить ее, а лишь на ходу поздоровался. Войдя в квартиру, он сразу же устремился к своему «дипломату» и достал страховой полис. Бернард почувствовал, как у него чаще забилось сердце, пока он просматривал напечатанный мелким шрифтом текст, — но все было в порядке: похоже, страховка отца покрывала Расходы до миллиона фунтов. Скорее всего, даже в американской больнице не могли взять больше за лечение сломанной тазовой кости. Бернард опустился в кресло и мысленно благословил молодого человека из Раммиджского бюро путешествий. Он позвонил Соне Ми, сообщив ей данные полиса и пообещав позже привезти и сам документ. Затем позвонил в пансион Урсулы и оставил сообщение, что задерживается. После чего пошел в банк.
Была уже середина дня, когда они с Урсулой наконец- то встретились. Пансионат размещался в приземистом частном домике, скорее напоминавшем бунгало, в довольно бедном предместье Гонолулу, не очень далеко от больницы Св. Иосифа, но ближе к автостраде. Улица казалась вымершей. Единственным различимым в душном воздухе звуком был отдаленный гул машин, когда Бернард, припарковав взятый напрокат автомобиль, с минуту постоял около него, отдирая прилипшие к спине и бедрам потные рубашку и брюки. Самой дешевой машиной, какую он смог найти, оказалась светло-коричневая «хонда», 93000 миль пробега на счетчике, с пластмассовыми сиденьями и без кондиционера. Снаружи у дома таблички с назва нием улицы не было, только номер, написанный от руки на покосившемся почтовом ящике, который был прибит к прогнившему столбику. Дом на кирпичных опорах окружали заросли из деревьев и запущенного кустарника, к переднему крыльцу вели три деревянные ступеньки. Дверь, в отличие от рамы с металлической противомоскитной сеткой, была открыта. Где-то внутри хныкал младенец: звук резко оборвался, когда Бернард нажал кнопку звонка и услышал, как он затрезвонил в глубине дома. К двери подошла худая смуглая женщина в цветастом домашнем халате: впуская визитера, она подобострастно улыбнулась.
— Мистер Уолш? Ваша тетушка целый день вас дожидается.
— Вы передали ей мое сообщение? — озабоченно спросил Бернард.
— Само собой.
— Как она?
— Не очень. Она не ест, ваша тетушка-то. Уж я как стараюсь готовлю, а она ничегошеньки не ест.
Тон у женщины был вкрадчивый, слегка обиженный. После слепящего солнца коридор казался тем ным, и Бернард несколько секунд подождал, пока привыкнут глаза. Как на проявляющейся фотографии, из мрака материализовалась фигурка маленького ребенка, лет двух или трех, в одной маечке. Малыш сосал большой палец, уставившись на Бернарда огромными глазами со сверкавшими белками. Из ноздри к уголку рта тянулась сопля.
— Полагаю, вряд ли у нее есть аппетит, миссис... э...?
— Джонс, — неожиданно откликнулась женщина. — Меня зовут миссис Джонс. Вы там в больнице-то скажите, что я хорошо готовлю для вашей тетушки, ладно?
— Уверен, вы делаете все возможное, миссис Джонс, — ответил Бернард. Даже ему самому эта фраза показалась сухой и официальной, а еще — знакомой. Если бы он закрыл глаза, то смог бы перенестись назад, в те дни, когда он навещал своих прихожан и стоял, бывало, в прихожей стандартного муниципального или односемейного дома — стена к стене с такими же, — дожидаясь, когда его проведут к больному, только запахи готовящейся еды здесь были другие, сладкие и пряные. — Могу я увидеть свою тетю?
— Само собой.
Бернард шел по коридору за миссис Джонс и ее ребенком — они шлепали босыми ногами по гладкому деревянному полу — и думал о том, что, может, ему тоже следовало разуться. Женщина постучала в дверь и открыла ее, не дожидаясь ответа.
— Миссис Ридделл, вас пришел проведать ваш племянник из Англии.
Урсула лежала на низкой раскладушке, укрытая лишь хлопчатобумажной простыней. Одна рука, в гипсе и на перевязи, покоилась поверх простыни. Когда Бернард вошел в комнату, тетка приподняла голову и протянула, приветствуя его, здоровую руку.
— Бернард, — хрипло проговорила Урсула. — Как хорошо, что ты здесь. — Он пожал ей руку и поцеловал в щеку, и она снова откинулась на подушку, продолжая крепко сжимать его руку. — Спасибо, — прохрипела Урсула. — Спасибо, что приехал.
— Ну, я вас оставляю, — сказала миссис Джонс, удаляясь и закрывая за собой дверь.
Бернард придвинул к раскладушке стул и сел. В свое время он навещал нескольких раковых больных, но все равно потрясенно смотрел на страшно исхудалые руки, тусклую желтоватую кожу, резко выступающий под тонкой хлопчатобумажной рубашкой гребень ключиц. И только в ярко-голубых, как у отца, глазах, глубоко запавших в обведенные темными кругами глазницы, неукротимо светилась жизнь. Бернард с трудом мог связать эту изможденную седую старуху с жизнерадостной, пышущей здоровьем блондинкой в платье в горошек, которая столько лет назад появилась в их доме в Брикли, осыпая изумленное и слегка шокированное семейство американскими конфетами и американскими гласными. И тем не менее это его тет- ка — семейное сходство не вызывало сомнений. Голова Уолшей, которую невозможно было не узнать — узкая, с высоким лбом и орлиным носом, — казалась почти что черепом. Бернард словно на мгновение увидел, как будет выглядеть на смертном одре его отец — или он сам.
— Где Джек? — спросила Урсула.
— Боюсь, что с папой произошел несчастный случай.
Бернард был поражен остротой собственного разочарования, когда сделал это признание. Он осознал, что всю последнюю неделю лелеял некую сентиментальную фантазию, в которой величаво возглавлял трогательное воссоединение брата и сестры — слезы, улыбки и скрипичная музыка. В этом инциденте пострадал не только таз отца, но и его, Бернарда, тщеславие.
— О боже, — проговорила Урсула, когда он кратко отчитался о событиях дня. — Это ужасно. Джек будет винить в этом меня.
— Он будет винить меня, — возразил Бернард. — Я сам себя виню.
— Ты не виноват.
— Мне нужно было как следует за ним следить.
— Джек всегда испытывал священный ужас перед переходом улиц. Доводил маму до исступления, когда мы были детьми. Ты уверен, что страховка покроет все расходы?
— Да вроде бы. Включая дорогу домой... похоже, что мы пробудем здесь больше двух недель.
— О, кстати, вспомнила — ты получил деньги в банке?
— Да. — Он похлопал по распухшему бумажнику в нагрудном кармане рубашки.
— Боже мой, Бернард, ты что, разгуливаешь с двумя с половиной тысячами долларов наличными?
— Я приехал сюда прямо из банка.
— Тебя могут ограбить. В наши дни в Вайкики полно преступников. Бога ради, переведи все это в дорожные чеки или спрячь дома. В буфете на кухне для этих целей стоит коричневая банка из-под печенья.
— Хорошо. Но как ты, Урсула? Как ты себя чувствуешь?
— Да я ничего. Вообще-то не слишком хорошо, если быть откровенной.
