что уничтожение ее равносильно крушению мира, космической катастрофе. Да и в мире церковном, социальном на ком держится церковная жизнь? На тех же воцерковленных старушках, женщинах. Зайдите в храм, и какие светлые, благодатные лица вы увидите. И кто, как не такие женщины, своим стоянием, молитвами у здания суда спасли от недавнего судебного преследования тех молодых отважных алтарников, положивших конец выставке 'художников'-сатанистов в так называемом сахаровском центре. И в социальной жизни, в самом быту: в свое время в начале 90-х годов я писал, как поразила меня встреча со старухой в моей родной деревне на Рязанщине, которая, говоря о своих мучениях при Ельцине, крикнула: 'Я бы его, гада, подняла на вилы!' - и сделала такой выпад руками, что и до сих пор стоит она в моих глазах как символ народной ярости. Может быть, самое страшное, что произошло за эти 'демократические' годы,- это истребление в человеке чувства сострадания. Любимый герой Достоевского князь Мышкин в 'Идиоте' говорит: 'Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия человечества'. Нельзя назвать ни одного из великих мировых писателей, который был бы апологетом капиталистических нравов. И никто с такой силой не выразил пронизывающего сострадания к жертве этих нравов, как Достоевский, показав в 'Преступлении и наказании', как бьется больная чахоткой Катерина Ивановна с малыми детьми в отчаянной, беспросветной нищете. Именно такие крики о сострадании прямо взывают к человеческой способности понимать слова Спасителя о тех, кто не чужд милосердия, и тех, кто попирает его. Наше отношение к пораженным лишениями, страданиями Господь отождествляет с отношением к Нему самому, берущему на себя бремя 'униженных и оскорбленных', чтобы через эту непостижимую глубину милосердия пробудить сочувствие к ближнему (Мф. 25, 29-30).

...Недавно в газете 'Русский вестник' (2003, № 9) писатель Л. Бородин, он же главный редактор журнала 'Москва', выступил против меня в защиту своего друга В. Тростникова, которого я назвал диссидентом. 'Может быть, Лобанов прав в критике В. Тростникова. Но зачем он назойливо повторяет 'диссидентство', 'диссидентские штучки'?' Л. Бородин умалчивает о том, в чем я прав, а ведь это главное, и об этом шла речь в моей статье (которую имеет в виду Бородин) - 'Россия и лицедеи' (ж-л 'Молодая гвардия', 1995, № 3). В этой статье я останавливаюсь на письме Тростникова 'Красно-коричневые - ярлык или реальность?' (ж-л 'Новый мир', 1994, № 10). Письмо поражает злобой к тем, кого он называет красно- коричневыми. Даже больше, чем коммунисты, ненависть Тростникова вызывают русские патриоты, которых он честит 'коричневыми', 'национал-патриотами', 'русскими шовинистами', 'внерелигиозными патриотами', 'коммуно-шовинистами', 'квазипатриотами', 'безрелигиозными национал-моралистами'. С 'русскими шовинистами', считает автор письма, не может быть никакого диалога, их надо истреблять. И приветствуя расстрел 3-4 октября 1993 года, обвиняя 'красно-коричневых' в 'мятеже', он недоволен тем, что 'либеральные власти' пошли на отмену преследования организаторов кровавых погромов, а это, мол, равносильно постановлению о правомочности подобных вылазок и впредь. И вся эта кровожадность умасливается 'философским' словоблудием (ссылка на 'противление злу силой' Ивана Ильина), демагогией об 'евангельской истине', недоступной 'русским шовинистам' (поголовно всем, по его уверению, безбожникам), терминологической премудростью. Только на одной странице - 'процесс апостасии - отпадение человека от Бога', 'сюжет апостасии', 'апостасийный опыт', 'только апостасия' и пр., и пр.

Не так давно, в конце 2003 года, вышла приуроченная к десятой годовщине расстрела Дома Советов 3-4 октября 1993 года книга 'Анафема' (приложение к журналу 'Новая книга России'). Жутко читать эту хронику государственного переворота с массовыми расстрелами ни в чем не повинных людей (до 1500 убитых). Знаменитый старец о. Николай (протоиерей Гурьянов) назвал их мучениками.

И напрасно А. Бородин всецело поддерживает В. Тростникова. Ведь сам-то он, Бородин, судя по рассказу в его 'автобиографическом повествовании' 'Без выбора', при своем 'неоднозначном' отношении к 'вопросу об ответственности за пролитую кровь', не скрывает все же сочувствия к жертвам расправы. 'Задело' же его (по собственному его слову) то, что я без должного почтения употребляю слово 'диссидент' (хотя сам он пишет, что 'не считает себя диссидентом'). И в своем 'автобиографическом повествовании' он снова упрекает меня в недоверии к диссидентам с их апелляцией к Западу. Ставится мне в пример названный выше Тростников. 'Чем отличается 'диссидент' Тростников от 'не диссидента' Лобанова? Тем, что, когда ему стало невмоготу, ушел с выгодных мест, стал дворником и продолжал писать то, что он думает. Он нашел в себе силы быть последовательным. А Михаил Иванович, когда его разругали за 'Мужиков', притих. А ведь он тоже был 'инакомыслящим' (газ. 'Русский вестник', 2003, № 9).

Помнится, когда-то (это было в январе 1993 года) Бородин, приглашая меня принять участие в вечере 'бывших инакомыслящих' в московском Доме журналистов, именовал меня моим настоящим именем - Михаил Петрович, теперь я почему-то стал для него Михаилом Ивановичем. Но это мелочь.

По его словам, я 'притих' после того, как меня 'разругали за 'Мужиков'. Каких 'мужиков'? Видимо, имеется в виду скандально известная статья А.Н. Яковлева 'Против антиисторизма', в которой мне досталось, помимо всего прочего, и за 'идеализацию мужика'. Статья эта появилась в ноябре 1972 года, выходит, по Бородину, что с тех пор я 'притих'. Но за это время вышло более десяти моих книг, год назад - книга в сорок три печатных листа 'В сражении и любви' (статьи последнего десятилетия). По одной из моих статей ('Освобождение') было принято решение секретариата ЦК КПСС ( 1982). Кстати, тот же А.Н. Яковлев, 'архитектор 'перестройки', обличавший меня тридцать лет тому назад, и ныне в новой своей книге 'Омут памяти' (М., 2002) продолжает клеймить меня как 'шовиниста', 'охотнорядца' (не приведя ни одной цитаты, ни одного примера, которые бы оправдывали употребление этих ярлыков).

Не оценил я жертвенность дворника! Мой друг с университетских лет, недавно скончавшийся Сергей Морозов, о котором я пишу в своей книге 'В сражении и любви', был глубоко религиозным человеком, никогда и нигде не скрывал этого, за что расплачивался не раз своим преподавательским местом в пединститутах, откуда его изгоняли, пока не нашел пристанища в Мордовском государственном университете, где и преподавал вплоть до начала 2000 года, не скрывая своей веры, влияя тем самым на студентов. И обошелся без поста дворника. Сколько было в 60-80-х годах этих дворников при приеме в Литинститут им. A.M. Горького (где работаю с 1963 года руководителем семинара). Вот идет заседание приемной комиссии, секретарь читает анкеты поступающих: '...работает дворником...' 'Опять эти дворники!' - с заматерелой досадой, морщась, отмахивается ректор Владимир Федорович Пименов. Каждому 'гению', как чеховской Змеюкиной, не хватало 'атмосферы', 'свободы творчества'. Так же и диссиденты. А кто слышал этих дворников-тросниковых в 60-80-х годах, когда на виду у всей страны, мировых идеологических служб шла борьба русских патриотов ('русистов' - по ненавистническому выражению Ю. Андропова) с космополитическими силами, вызывая антирусскую реакцию в многомиллионных тиражах прессы; когда требовалось открытое сопротивление разгулу русофобии, разжигаемой сионистской прессой, 'агентами влияния' из ЦК? А кто-то в эти годы помахивал метлой, скрывая ею запечные свои писания, а сейчас выдает себя за некоего начальника жэка. И тот же ВСХСОН - кто знал об этой группке зеков - революционеров в те времена, когда на слуху и в сознании миллионов людей в стране были патриотические идеи той же 'Молодой гвардии'. Возвращаясь к Л. Бородину, хочу сказать, что его не только, видимо, 'задело' сказанное о Тростникове в моей статье. Дело в том, что там же цитировались и его высказывания, с которыми я не был согласен: 'Не будем останавливаться на приписывании Бородиным исключительно вины самому русскому народу в той катастрофе, которая обрушилась на Россию (вроде: 'Будто бы не народ в лице наинароднейших его представителей одобрил Беловежское соглашение. Будто бы не из народа вылупились мастера финансовых пирамид...'). Надо ли спорить с автором, варьирующим парадокс К. Леонтьева, что 'дух антихристов не опускался на Россию извне, но вызрел в ней...'. Неужели Бородину неизвестно общеизвестное - 'вылупится' антихрист из колена Данова. Или Бородин спутал русский народ с Бухариным, который с детства мечтал быть антихристом, - зная, что у этого его кумира мать-блудница.

Как мне стало тогда известно, в ответ на эту мою реплику Бородин написал протестующий ответ, принес его в газету 'Завтра', но вскоре забрал обратно, почему-то не решаясь опубликовать.

Читая воспоминания Л. Бородина 'Без выбора', испытываешь сочувствие к автору, которому пришлось пережить тяжелые испытания. Сам он считает свою судьбу состоявшейся, в этом видит свое 'счастье' - понятие для него определяющее как в личной жизни, так и общественно-политической. Но нет ли элемента ущербности в этом 'счастье', если его обладатель говорит о тех, для кого гибель нашего государства - величайшая трагедия: 'Подавай им опять Советский Союз!' Или: 'Задние копыта 'государственного коня', по причине несовершенства знания строителем законов сопротивления материалов, подломились сами по