златокузнецов. Повезем также всевозможные инструменты — топоры, ножи, клещи, долота, ножницы, гвозди, заклепки, скобы и прочую железную кузнь… Нужно напомнить про замки. Замки новгородских мастеров с хитрыми секретами пользуются повсюду повышенным спросом…

Когда Худион закончил своё выступление, Садко сказал:

— Теперь поговорим о самом пути.

— А что тут говорить, — отвечал молодой кормчий Радим беспечально. — Васька плавал, поплывём и мы.

Садко хлестнул взглядом по Радиму, будто тот был в чем виноват. А может, и вправду — был. И не в чём ином, как в такой же разудалой буслаевской буйности, которую Садко на дух не переносил.

— Лучше бы он не плавал — Васька! — сказал Садко не то Радиму, не то сам себе. Кидал слова, будто камни. — Лучше бы он не доплыл, Васька, до великой реки Волги. Лучше бы зарылись носом в воду его ушкуи и покоились бы на дне — в Волхове ли, в Ильмене, на Каме или на Волге — все одно. Только бы — на дне! Ушкуйник он! Разбойник! Грабитель!

Ушкуй — это самая обыкновенная ладья — многовесельная и потому быстрая. Помните, на таких ушкуях Василий Буслай со своей ватагой когда-то отправился в плавание.

Назвал Садко Ваську Буслая разбойником, грабителем не потому, конечно, что тот плавал на ушкуе. Ушкуй тут ни при чём. Мало ли кто на чём плавает и куда. Плыви по рекам и морям хоть на север, хоть на юг — в варяжские страны или к грекам. К немцам, к датчанам, на Британские острова. К Литве, к полякам, или на восток к болгарам, или еще дальше вниз по Волге до Каспийского моря. С незапамятных времен по всему свету торговые люди везли по воде и посуху не только товары на продажу. Везли известия о нравах, обычаях, законах или беззакониях других народов. Везли сказания о своих и чужих богах и героях, молитвы, обряды и песни. Везли слова чужой речи, вплетая их в родной язык. Везли ближним и дальним соседям знаки дружбы или вражды, вести будущего мира или войны.

Плыви, вези товары и веди торг честь по чести, чтобы оставалась после тебя добрая слава. Ведь по торговым людям в чужих, землях судят обо всей Руси. А Васька Буслай, который на своих ушкуях прошёл по всей Волге, он чем прославился, какую память о себе оставил?

Показал себя Васька не честным торговым гостем, а настоящим разбойником. Никогда не водилось такого за русскими купцами. Бывало, ходили в поход за добычей князья со своими дружинниками и простыми ополченцами — горожанами и смердами, воевали, брали дань, пригоняли скот и пленных. Но то война, а не торговля. А Васька брал обманом. Плыл будто купец с товарами. А у гребцов под рубахами кольчуги. Рядом с вёслами — мечи, копья, боевые топоры. Высадятся, разложат товар. Соберётся народ. Разглядывают, прицениваются. Только купли-продажи не получается. Потому что вдруг торговые гости с оружием в руках кидаются на доверчивых людей. Рубят всех, кто попадется под руку, наводя страх. Поджигают и грабят город. А потом уцелевших жителей, скрутив им руки, гонят к своим ушкуям. Худая слава тянулась за Васькой. Даже слово «ушкуйник» стало бранным.

Все знают про Васькины непотребные дела. А увидят — кланяются низко, величают Василием Буслаевичем. А почему? Потому что, воротясь назад, навёз Васька золотой казны, награбленной несчетно.

Не любит господин Садко Буслая! Ох, не любит! А за что ему любить этого ушкуйника? По тому самому пути, где недавно грабежом прошёл Васька, теперь посылает свои судя с товарами Торговый Дом Садко.

Киевского князя и его бояр тоже интересовали новые рынки, но были у стольного Киева и другие интересы, связанные с отправкой торговой флотилии в чужие малознакомые страны. Как мы уже знаем, Худион, распродав большую часть товаров во время плавания по Волге и по Каспийскому морю, должен был отослать ладьи назад, а сам, отобрав из гребцов надежных людей, уже с небольшим сухопутным караваном идти дальше в Хорезм. Его задача — выяснить, так сказать, рыночную конъюнктуру, определить, что в дальнейшем может Новгород предложить своим партнерам, что сам будет закупать в тех краях. Великий киевский князь хотел установить дипломатические связи с богатой землей хорезмшаха и поэтому посылал с торговым караваном своего полномочного представителя с грамотами.

Боярин Борислав казался очень подходящей фигурой для этой роли не только киевскому князю, но и новгородскому посаднику Добрыне. Не раз бывавший в чужих краях, знающий иноземные языки и обычаи, он сумеет вести переговоры. Ну, а кроме того, воевода Борислав был опытным воином, находчивым, сильным телом и духом. Что тоже немаловажно, потому что небольшому отряду, после того как он покинет ладьи, придётся проехать и через половецкие степи и через земли иных, ещё неведомых народов. Вот почему воевода Борислав сидел на совещании у торгового гостя Садко.

После совещания господин Садко велел слуге оседлать своего любимого коня, горячего, тонконогого, золотистой масти Огонька. Он скакал с Торговой стороны, где размещался в красивом тереме Торговый Дом, на Софийскую. На Великом мосту, как обычно, было людно, но Садко, не обращая внимания на народ, скакал во весь опор. Иной раз кто-нибудь из прохожих намеревался было обругать нахала, но, разглядев всадника, молчком теснился к перилам, освобождая дорогу.

Настроение у Садко было отличное. Дела Торгового Дома шли успешно. Завязывались новые торговые связи, открывались новые рынки, которые Садко вскоре насытит своими товарами! Радовало Садко ещё одно дело, которое хотя и не сулило прибыли, но наполняло гордостью его душу. Новгородский купец Садко, сын корабельщика Сыты, как какой-нибудь князь, в подарок городу строил церковь. И где? В самом детинце, неподалёку от прекрасной Софии!

Время близилось к полудню. Каменщики, начинавшие свой трудовой день с рассветом, собирались пообедать. Они вытащили из плетёных корзин и пестерей приготовленную женами нехитрую еду. Послали мальчишку-подручного к воротам детинца, где обычно торговали квасом, велев ему притащить два больших кувшина. Теперь же, увидев подъезжающего на коне хозяина, все вскочили с земли, стянули с голов шапки. Говорят, с горы виднее, но молодой зодчий Твердислав хоть и стоял вверху на лесах, но, увлеченный, делом, не замечал никого и ничего. Он придирчиво разглядывал кладку башни, куда на верхние полати должна была вести лестница.

Эта церковь была первым каменным зданием, которое Твердислав строил сам, а не под началом зодчего Дионисия. Твердислав полюбил камень. Правда, он любил его не так, как его учитель грек Дионисий. В Византии, откуда Дионисий был родом, все строят из камня — и храмы, и дома. Дионисий не понимал, не чувствовал дерева. А для Твердислава дерево было первой и потому незабвенной любовью. Он тогда и сам еще был очень молод, когда впервые приобщился к трудному ремеслу зодчего. В Новгороде дерево в почете. И ему до сих пор дерево казалось непорочной юностью, требующей особой бережности. К дереву надо прикасаться осторожно, не вспугнуть его, не сгубить насильем, не обидеть нетерпеливой любовью. С деревом надо быть ласковым, как с ребенком. Оно — живое. И живое не только в пору, когда ещё стоит зеленым, уйдя глубокими корнями в землю. Оно живёт и после того, как его срубят, обтешут, обстругают. Оно живет и потом, когда из него построят дом или храм. Живёт и отзывается на людскую жизнь. В старину люди хорошо понимали это. Верили, что в доме обитает домовой. Считали, что это душа предка — отича, дедича. А Твердислав уверен — это живёт в доме душа дерева.

Но любовь к дереву не помешала Твердиславу полюбить камень. Не сразу пришла эта любовь. И тут — спасибо Дионисию! Это он научил Твердислава видеть в камне и цвет и будущие формы, которые может ему придать рука человека.

«Мы говорим: „Камень бел“. Но вглядись в него, он никогда не бывает белым, — говорил Дионисий. — Утром, когда восходит солнце, камень будто впитывает в себя зарю, накапливает её в себе. А потом, днём, когда всё кругом наполняется ярким светом, камень отливает прохладной голубизной». Это было так. Твердислав, чтобы убедиться в том, что камень по-прежнему хранит в себе солнечный жар, прикасался к нему рукой. На ощупь камень был теплым, даже горячим. Дионисий будто сорвал с глаз Твердислава пелену. Он и сам теперь примечал многое. К вечеру жар камня опять как бы выходил наружу. Уже и солнце не было видно, и тянулись по земле длинные, тени, а камень ещё берёг в себе набранное за день тепло, и жаровые его отблески, казалось Твердиславу, отражаются в вечерних облаках.

«Камень мёртв, но, коснувшись его резцом, ты можешь вдохнуть в него жизнь, как творец вдохнул душу в людей», — говорил Дионисий. Он сам был творцом.

Камень для строительства ломали за Ильменем. Когда Твердислав смотрел, как грузят его на ладьи там, в каменоломнях, и потом, когда он лежал, сброшенный беспорядочной грудой наземь, ему, ученику