берег, суда отталкивали и пускали вниз по течению или топили, прорубив днище. Только две ладьи с воинами по распоряжению воеводы ушли и укрылись в далеком затоне у самого берега. На одной из них находился и раненый Илья Муравленин.
Не раз за долгую воинскую жизнь приходилось Илье проливать в бою свою кровь. Он носил на себе шрамы от стрел и сабель, и, как бы ни были тяжелы его раны, он не корил за них судьбу. Он честно сражался с врагами своей земли, и его раны, его кровь были платой за победу. Но сегодняшняя рана мучила его больше, чем все иные. Нет, ранение было не тяжелое. Когда Илья смог снять кольчугу и кто-то из ратников перевязал его тугой, крест-накрест, повязкой, кровь унялась, и он не лег, как советовали товарищи, а сел на днище, прислонясь спиной к обшивке борта. И мучила Илью не боль, что-то другое. Он и сам не сразу понял что. И стрелы, следы от которых носил он на себе, и сабли, шрамы от которых виднелись на его геле, были вражеские, печенежьи или половецкие. Но сегодня, сегодня в тяжёлом, кровопролитном бою он был ранен копьем, которое выковал русский оружейник, и рану ему, Илье Муравленину, нанес русский ратник.
Крики, раздававшиеся над Днепром, утихли. По-видимому, даже заслон, оставленный воеводой Бориславом на берегу, чтобы прикрыть покинувших корабли и отступавших к Горе ратников, отошёл или погиб.
Тишина, наступившая после тяжелого и неудачного для киевлян боя, казалась тревожной, зловещей. Но всё равно воины на двух ладьях, укрытых в затоне, были бессильны что-либо сделать. Они могли только ждать, как было им приказано, хотя и не сказано, чего именно ждать. Об этом знал только Илья Муравленин да его старый соратник, кормчий второй ладьи.
Княжеские междоусобицы! Сколько беды и горя от них! Кажется, стонет вся Русская земля. А кровь братняя льётся и льётся.
«За что мы с тобой бились? — мысленно обращался Илья к неведомому ратнику, ранившему его копьём. — Что я сделал тебе худого? Мы с тобой оба русские люди. Зачем нам воевать?»
И вдруг Илья видит, что это вовсе не какой-то неизвестный, не знакомый ратник, а Алёша Попович. Он стоит на чужой ладье. Он держит в руках копьё, которое пробьёт грудь Ильи. «Погоди! Не бросай копьё!» — кричит Илья, но голос его заглушают крики и шум боя.
— Проснись, Илья Иваныч! Проснись! — осторожно, стараясь не повредить раненое плечо, трясёт Илью Муравленина молодой воин. — Там, на берегу… — Он не успевает договорить. Илья вскакивает и слышит конское ржание, людские голоса и звон оружия.
Воевода Борислав с остатками полка пробился к своим, но и это не помогло защитникам города. С кораблей высаживались все новые и новые отряды воинов. Не помогли остановить натиск наступавших и городские стены.
Когда суздальцы овладели Золотыми воротами, князь разделил дружину и ополченцев на три рати, приказал разом отворить трое остальных ворот и всем уходить из города. Пробиться через осаду и отступать вниз по Днепру на юг.
Уже где-то на середине пути к Витичеву воеводе Бориславу удалось кое-как собрать разрозненные киевские полки. Люди говорили разное. Кто-то видел, что там еще продолжала сражаться часть дружины и ополченцы. Может быть, не сумели прорваться, а может быть, просто не захотели покидать стольный. Кто- то сообщил, что бой шел за княжеский дворец. Но никто не знал, где сам князь. Ушел или так и остался в осажденном городе, и, может, это он со своей дружиной и заперся во дворце.
Пока воевода Борислав наводил порядок в войске, выискивая новых военачальников взамен убитых или раненых, вверху по течению Днепра показались ладья. Сначала в киевских полках началось смятение — опасались, не суздальцы ли это двинулись в погоню. Но вскоре стало ясно, что ладьи — киевские, те самые, которые воевода Борислав оставил дожидаться князя в условленном месте. Прибывшие с ними дружинники сообщили: князь погиб. Он со своей частью дружины не только прорубился сквозь плотное кольцо вражеской рати — добрался до судов. И уже тут на берегу настигла его шальная стрела. Пробив спускавшуюся со шлема кольчужную сетку — бармицу, пронзила горло. Князь захлебнулся кровью. Они привезли на ладье его тело.
Воевода Борислав, оказавшись самым старшим из поставленных князем военачальников, принял на себя командование всеми войсками. Он был рад, что прибыли ладьи, хотя они и привезли скорбную весть. Погони и в самом деле можно было опасаться. Не потому, что суздальцы захотят преследовать и без того разгромленное войско. Их куда больше интересует захваченный Киев. Но, выяснив, что князь ушел из города, и не зная о его гибели, они могут послать погоню для того, чтобы взять его в плен. И Борислав приказал посадить на ладьи раненых и пеших столько, сколько смогут взять суда. Остальным же идти к ближайшей крепости, какие есть во многих городках на границе киевской земли, чтобы там уже, в случае нужды, подумать об обороне. Первой такой крепостью на пути войска и была та, что возвёл вокруг вверенной ему божьей обители настоятель монастыря, бывший дружинник Данила по прозвищу «Монах».
Илья хоть и болело у него раненое плечо, садиться на ладью отказался — не хотел расставаться со своими ратниками. Степняки, как и ожидали этого, воспользовались представившимся случаем ещё раз пройтись разбоем по Русской земле. В Киев полк Муравленина плыл по Днепру, теперь же, двигаясь сухопутной дорогой, воины то и дело встречали разграбленные, сожжённые села. Кое-где было совсем пусто — то ли половцы захватили жителей и увели в плен, то ли те всё ещё продолжали прятаться где-то по лесам. В одном из сёл все же застали людей. Собственно говоря, села уже не было — только горки саманных кирпичей, из которых были сложены печи, возвышались на месте сгоревших изб. На чёрной плешине пепелища подобрали Илюшины ратники мальца, недвижно сидевшего над мёртвой сестрёнкой. От сельчан узнали: звать малого Михалкой. Отец его ушёл в ополчение, куда созывал жителей окрестных сел гонец витичевского воеводы. Собираясь в путь, наставлял сына-отрока: «Остаёшься в доме за старшего. На тебя покидаю и мать и сестру». Наказал, всё бросив, не мешкая, идти в крепость, что возвели недавно при монастырской обители под Витичевом. Туда собирались многие из их села, но потом раздумали — больно далеко. Надеялись, может, не дойдут до них степняки — всё же живут они не в приграничной полосе возле половецкого поля, а в глуби, чуть ли не под самым стольным.
Половецкое войско сюда и правда не дошло. Заскочил ненароком один отряд, видимо, в поисках коней и скота для пропитания своих воинов. Степняки торопились. Угнали стадо, прихватили коней да кое- кого из жителей уволокли. А село подожгли просто так. Уже покидая его. Во время пожара и погибли многие. Вот и у Михалки мать сгорела, сестрёнку он вытащил, да только она уже задохлась в дыму. Михалка и сам был как неживой. На мальчишьем его лице недетской безысходной тоской горели сухие глаза. Видно, виноватил себя, что не выполнил отцовского наказа, не уберёг мать с сестрой. Илья, услышав рассказ сельчан, велел ратникам прихватить парнишку с собой, не то пропадёт горемычная сирота. Жалея мальца, немолодой уже воин, сам отец семейства, отдал ему тегеляй — то ли был у него лишний, то ли раздобыл себе доспехи получше. А дерюжный тегеляй, думал, парнишке сгодится, не для боя, конечно, для тепла, он ведь шит во много слоёв. Достался Михалке и конь из запасных, не везти же было мальчишку впереди себя на конской холке. А оружие он добыл себе сам. И когда столкнулись ратники Муравленина со степняками, в их отряде оказалось одним воином больше. Ребячьи руки, закостенев от натуги, крепко держали тяжёлый лук. Послушно отволакивалась тугая тетива, и пущенные стрелы летели в цель.
— Даром, что малолетка и на вид невзора, — сказал после боя о Михалке ратник, отдавший ему тегеляй.
— Да, сердцем неистов! — приговорил Илья, подозвал парнишку, положил ему на плечо руку. Впервые за всё время лицо мальчишки как-то оживело, и смотрел он, не пряча, как раньше, взгляда, словно пролитая им половецкая кровь смыла с него вину. И дальше — в другой раз, и в третий, сколько ни случалось, бился рядом с ратниками Михалка, будто в том первом бою завоевал себе это право.
Узнав ли о том, что русское войско возвращается, или же просто пограбив все, что было возможно, половцы откатились назад, в свои степи. В последние дни ратники продвигались беспрепятственно, нигде не встречая степняков.
Уже на подходе к Витичеву Илья послал дозорных — не столько разведать, свободен ли путь, сколько известить игумена о приближении русской рати. Вызвался с дозорными и Михалка. Скакали без опаски, не таясь. Вокруг было спокойно. А на холме уже маячали белые монастырские стены — лишь спуститься в
