— Черт, что ли?
— Ну да, будь он, нечистый, не к ночи помянутый! Только он, как бы сказать, не такой, как другие прочие черти. Комолый. Обратно сказать — безрогий. Вроде бы корешок али старый-старый такой человек. Я ему шумлю: «Кш! Сгинь, нечистая сила!» А он хоть бы что. Сидит нога на ногу и молчит. Кабы знать, что б это такое?
— Пустое это, — сказал Федя с твердой уверенностью. — Блазнит тебе. Кажется.
Старик с сомнением покачал головой.
— Блазнит? Кхм… Нет… Я его каждую ночь вижу. Видать, за мной… Да… — Он замолк, тяжко вздохнув. Потом долго еще кряхтел и ворочался и наконец, шепча что-то, заснул.
3
Поезд круто затормозил. Заскрежетали тормоза. Послышался звон буферов.
Сашенька вздрогнула и проснулась.
В стороне от паровоза бухнул выстрел. Вслед ему пронесся отчаянный крик:
— Стой! Стой! Держи-и!
Поезд остановился. Сквозь щель в забитом фанерой окне чуть брезжил рассвет. На платформе кричали и, слышно было, бегали люди.
Пассажиры зашевелились.
— Дело табак! — сказал в темноте Митька Лопатин, молодой, лет двадцати, вихрастый парень, буденновец.
Это был балагур и насмешник. Он сел в поезд еще под Саратовом и всю дорогу смешил пассажиров. На этот раз никто не поддержал разговора. Всем и так было ясно, что случилось что-то серьезное.
И теперь, притаившись в темноте вагона и почти не дыша, пассажиры молча ждали, что будет дальше.
— Пойти посмотреть, — решил Митька.
Он, стуча сапогами, завозился где-то вверху, собираясь спуститься. Но в эту минуту в глубине вагона мелькнул желтый свет фонаря, и в дверь просунулась голова в фуражке с кокардой. Голова подозрительно повела по сторонам, пошевелила большими усами и повелительно крикнула:
— А ну, выходи!.. Куда с вещами? Вещи оставь!
Сашенька, чувствуя, как у нее по всему телу побежали мурашки, пошла вслед за другими к выходу из вагона. Митька Лопатин оказался возле нее.
— А ты не бойсь! Не робей! — подбадривал он, с участием заглядывая в лицо девушке. — И не в таких переплетах бывали.
Пассажиры толпой выходили на платформу. И странное дело: не успела Сашенька ахнуть и удивиться, как Митька словно в землю провалился — вильнул под вагон. В конце поезда мелькали фонари. Оттуда доносились крики и звон разбиваемых стекол. Топоча сапогами и хрипло дыша, пробежали в темноте какие-то люди.
— Держи его! Бей! — крикнул злой, задыхающийся голос.
Послышался шум борьбы. Кто-то, охнув, упал и забился.
— Врешь, не уйдешь! — злобно кричал тот же голос, прерываемый тупыми ударами по мягкому телу. — Так ты бежать, сволочь?!. Ковалев, вяжи ему руки!
— А-а-а-а! — пронесся полный боли и ярости крик.
— Молчи! Убью, жаба!
Вновь послышался тяжелый удар.
— Господи, да что же они делают? За что мучают людей? — тихо сказала Сашенька.
— Молчи, молчи, — прошептала стоявшая рядом старушка в очках. — Молчи, а не то и нам то же будет.
По платформе, звеня шпорами и громко разговаривая сердитыми голосами, быстро прошли два офицера. На левом рукаве у каждого из них был изображен череп с костями.
— Чего столпились? А ну, становись! Разберись в две шеренги! — закричал вахмистр, тот самый усатый человек, что выгонял из вагона. — Кому говорю, дура! — напустился он на толстую бабу в платке, которая металась размахивая руками и не находя себе места; — Встань здесь и замри!
Пассажиры, зябко поеживаясь, неумело выстраивались. Вахмистр в сопровождении казаков обходил ряды, пытливо вглядываясь в испуганные, бледные лица и, тыча пальцем в грудь пассажирам, коротко приказывал:
— Выходи на правый фланг! И ты выходи! Эй, морда, кому говорю?.. Ковалев, веди их до сборного места да гляди дюжей, чтоб не убегли.
Рассветало. Накрапывал дождь. Вокруг поднимался сырой, осенний туман. Темные рваные тучи ползли в пасмурном небе. Сквозь серую муть постепенно протаивали очертания станции и черневшие за ней клены и липы. Холодный ветер порывами налетал из степи и гнал по платформе желтые листья.
У соседних вагонов шла проверка документов, слышались громкие голоса. Двое солдат с потными, красными лицами тащили под руки рослого мужчину в кожаной куртке. Мужчина — у него была в кровь разбита щека упирался и что-то гневно кричал.
— Достукался! — злорадно сказал кто-то позади Сашеньки.
Она оглянулась. Заросший по самые глаза человек, улыбаясь маленькими злобными глазками, весело смотрел на нее.
— Вы, барышня, не бойтесь, — сказал он, по-своему истолковав ее испуганный взгляд. — Вам нечего опасаться. — Он бегло оглядел отороченную мехом Сашенькину жакетку и высокие шнурованные желтые ботинки, плотно облегавшие ее полные стройные ноги. — Вас не тронут. А этому, что повели, веревочки не миновать.
У Сашеньки дрогнули брови.
— А вам что, от этого легче? — краснея, опросила она.
— А как же! Они ж меня по миру пустили, злодеи эти… А вам вроде жалко его? — рыжебородый с хитринкой выжидающе смотрел на нее.
Сашенька не успела ответить.
— Коммунисты, жиды и китайцы — вперед! — барской властностью сказал вблизи чей-то голос, и по тону, каким были сказаны эти слова, многим сразу стало понятно, что этот голос говаривал их уже не один раз.
_ Сашенька подняла голову. В нескольких шагах от нее стоял сотник Красавин с перевязанным глазом. Из-за. его плеча выглядывал вахмистр.
Толпа молчала. Пассажиры искоса переглядывались. Китайцев и евреев вроде и не было, а коммунистов — кто их знает! Поди сыщи чудака, чтоб добровольно сдался белогвардейцам.
Сотник иронически усмехнулся.
— Таковых не оказалось. Кхм… Ну что ж, господа, хуже будет, когда сами найдем, — произнес он угрожающе.
— Господин сотник, — зашептал вахмистр, — обратите ваше внимание, вон во втором ряду, черненький. Надо б его проверить.
— Проверь, — тихо сказал Красавин.
Вахмистр бросился в ряды и положил большую волосатую руку на плечо чернявого человека в четырехугольном пенсне,
— А ну, пройдемтесь, господин! — сказал он, выталкивая его из толпы.
— Куда? Зачем? Куда вы меня ведете? — беспокойно заговорил человек, пытаясь освободиться. — Я присяжный поверенный. Я предъявлю документы. Я…
— Иди, иди! Нечего тут! За водокачкой предъявишь. При народе-то срам!
Вахмистр крепко взял человека под руку и повел его из толпы.
— Потрудитесь предъявить документы, — сказал сотник Красавин.