подкашиваться…
Пустая чаша со звоном покатилась по каменным плитам.
– Что-то не так с твоей кровью, Темная, – задумчиво пробормотал жрец.
Кровь из пореза на руке брахмана переставала сочиться, сворачиваясь и застывая ржавой коростой.
– Что-то не так…
И царице даже не пришло в голову поинтересоваться: откуда капалика перехожий, советник многих царей, знает ее рыбацкое прозвище?
– Зачем ты звала меня? – утирая рот, поинтересовался восставший мертвец.
Сатьявати бросила на жреца быстрый взгляд, и тот чуть заметно кивнул. Да и сама женщина понимала: вызванный Ветала не станет ждать, пока она соберется с духом и отыщет нужные слова.
– Этот человек не рассказал нам всего при жизни, – сухо произнесла царица. – Его тело будет твоим, в обмен на память. Она – наша.
– Возможно, он и не мог рассказать всего, – проскрипел за спиной брахман. – Но это есть в нем, Живец. Покажи… ей.
Мертвец хмыкнул и оглядел собеседников умными глазами.
Живой Кичака никогда не смотрел так.
Взглядом торгаша.
– Что именно? – бесстрастно поинтересовался Живец-Ветала.
– Как умер мой сын, царевич Читра, – голос Сатьявати звучал тихо, но отчетливо. – Подробности.
Поднятый Веталой-Живцом труп минуты три-четыре молчал, переминаясь с ноги на ногу и вслушиваясь в собственное молчание.
– Иди сюда, – сказал наконец Ветала. – И брось воротить нос, красавица! Иначе не увидишь… а целоваться мне с тобой недосуг!
– Он слушается тебя беспрекословно! – прошептал в спину бывший капалика. – Странно, обычно они менее сговорчивы…
Но у Сатьявати не было времени осмысливать слова брахмана. Глаза бывшего Кичаки нащупали ее, подобно тому, как слепец нашаривает пальцами нужную ему вещь, и мгновенно вобрали женщину в себя. Смоляные капли зрачков в окружении багровой сетки прожилок туго спеленали душу; женщина задергалась в тенетах, забилась пойманной мухой – и с размаху влетела в переплетение стволов и лиан. Топот копыт резанул слух, следом хлынули крики, ржание… 'Читрасена-а-а!' – долетел издалека отчаянный вопль…
И женщины не стало.
Ветки безжалостно хлещут по лицу, всадник проламывается сквозь кусты… отблеск солнца слепит, ударив из речного зеркала; позади с треском вылетают из чащи остальные дружинники.
– Стреляйте, – глотка грозит лопнуть от напряжения. – Да стреляйте же, сукины дети!
И злоба душит насмерть, перекрывая дыхание: лишь одна из стрел, посланная им самим, достигает цели, наискось войдя в бок широкоплечего красавца.
На головы из поднебесья рушится боевой клич, небо падает следом… мешанина рук, ног, вскинутых луков, песок слипается от крови…
Конец?
'Да, наверное…' – сказала сама себе женщина, возрождаясь из мглы чужого бытия. Сквозь муть, застлавшую взор (Сатьявати? Кичаки? Живца?), медленно проступают контуры ближайших предметов, доносятся приглушенные звуки…
Смотреть было больно. Сперва удалось различить трупы свитских дружинников, похожие на перистых дикобразов, потом – колоннаду деревьев… Дальше, на самом берегу Златоструйки, над убитым царевичем стояли двое. Человек и… лань! Левая рука человека небрежно поглаживала холку животного, и взгляды обоих ласкали распростертое перед ними тело. Потом человек рассмеялся, подтолкнул лань, как бы отпуская ее – и та вспышкой пламени исчезла в чаще.
Человек зачем-то высыпал на останки Читры пригоршню песка и направился вверх по склону. Поначалу он исчез из виду – и появился вновь уже совсем рядом.
Смуглая, почти черная кожа, осиная талия, браслеты на стройных запястьях и лодыжках, высокая бархатная шапка…
Вишну?
Опекун Мира?!
Бог наклонился над беспамятным Кичакой, заглянул в лицо сотника… и на мгновение Сатьявати почудилось, что она смотрится в зеркало!
– Все было именно так, как ты видел, – еле слышно бросил Опекун. – Да. Именно так…
– Ты довольна, царица? – по-прежнему бесстрастный голос Веталы прорвал оцепенение. – Я спрашиваю тебя, потому что старик нас покинул. Совсем.
Покойник надменно усмехнулся окровавленным ртом.
– Это… правда? Это правда, Живец?!
– Правда. Я не умею лгать.
