наша. Моя и моего учителя.
– Мне нравится, что ты столь ревностно придерживаешься законов кшатры, – с серьезным видом кивнул собеседник. – Но мы и не собираемся вставать между вами! Ты полагаешь, Благие способны предложить Грозному что-либо бесчестное?
Гангея смутился и почел за благо промолчать.
Гости приводили Грозного в недоумение. Фигуры их то и дело расплывались, с трудом сохраняя прежние очертания; вся Восьмерка была неуловимо похожа друг на друга. Лица? Одежда? Одинаково-никакое выражение глаз? Присутствовала в богах скрытая фальшь, словно Благие являлись иллюзией, майей, наваждением… А восьмой, понурый карла в красной ермолке, съехавшей на одно ухо, и непомерно широких шароварах, казался и вовсе куклой!
'Да нет, глупости! Просто устал… вот и мерещится невесть что!' – Гангея отогнал дурацкие мысли, но крохотный червячок сомнения все же остался, затаился в недрах воспаленного сознания.
Семеро Благих по-прежнему будто воды в рот набрали, а тот, что заговорил с регентом, дружелюбно продолжил:
– Мы – твои сторонники, о бык Лунной династии! И вся Обитель Тридцати Трех – тоже. Ты должен выиграть эту битву! И мы принесли тебе оружие, созданное в древности Зодчим Богов, которое тебе, несомненно, было известно в твоей прошлой жизни! Возьми его, ибо долг кшатрия – на поле чести не пренебрегать ничем! Да будь у Рамы тайное для тебя оружие – он бы не задумываясь пустил его в ход! А, может быть, так и случится?! – кто знает, чем успел снабдить своего любимца Синешеий Шива?
Гангея молчал, хмурясь. Благие, наверное, были правы, но соглашаться почему-то не хотелось.
– …Вот и мы в свою очередь ПРОСИМ тебя принять в дар наше оружие, которое наверняка обеспечит тебе победу!
– Просим, просим! – вдруг хором затянула вся Восьмерка, словно челядь, предлагающая господину благословить пиршество слуг.
Регент тяжело вздохнул. От него ждали ответа.
И он ответил.
– Я признателен вам, о Благие, за ваш дар, хотя и принимаю его с тяжелым сердцем. Но ведь всему Трехмирью известно, что я дал обет: 'Не отказывать просящему'. Вы просите меня принять дар – значит, быть по сему.
– Твоя верность однажды данному обету достойна уважения, – хор умолк, и вновь заговорил один голос. – Итак, слушай мантру вызова; а вот это ты должен будешь держать в руке, когда произнесешь первые слова…
И в ладонь Гангеи легла маленькая золотая сережка-раковинка, изнутри которой выглядывала голубоватая жемчужина.
Благие один за другим вышли из шатра, и Грозный мимоходом отметил, что божества двигаются одинаково, шагая в ногу, словно воины в строю – казалось, даже одеяния Благих колышутся в такт.
У самого выхода тот гость, что говорил за всех, задержался.
– Ответь, Грозный: ты его совсем-совсем не помнишь? – с каким-то болезненным любопытством поинтересовался он, придержав за шиворот идущего перед ним карлу.
Уродец замер с поднятой ногой и равнодушно поправил ермолку.
– Я? Помню? – тихий озноб самовольно всплыл из глубин души, и Грозный понял: еще минута, и он опрокинется в беспамятство.
Обрывки сознания заметались снегопадом: челн, сияющий взор молодой Сатьявати, почему-то возникло Древо Ветаса, следом за ним – карла в шутовской ермолке, которого надо было помнить… помнить… не забывать…
И еще – глухой рокот неба складывается в странные слова:
– Мальчик не будет Чакравартином!..
Знамение?
Бред?!
– Это хорошо, – тихонько пропел Благой, пинком отправляя карлу дальше. – Это очень хорошо!..
И шатер опустел.
Впрочем, регент тут же забыл о странном финале беседы.
Новая мантра зарницами полыхала в его мозгу, и золотая сережка тяжестью всего Мироздания припечатала ладонь к шелку покрывал.
Он принял дар.
Он был вынужден принять!..
– Вынужден? – ухмыльнулся Долг Кшатрия, подсаживаясь к смятому ложу. – Ну-ну… знавал я таких, которых вынудили…
И сон сжалился над измученным Гангеей. Но не до конца: перед пробуждением регенту приснилась его мать.
Ганга.
В глазах матери рек, текущей в трех мирах, стояли слезы.
– Откажись от битвы, сын мой! – страстно прозвучала мольба. – Женись на Амбе – ведь твой учитель обещал взять этот грех на себя! Кто бы ни победил, победа будет хуже поражения! Опомнись, кшатрий!
