Вдруг Габриэль прошептал:

— Это еще один трюк призрака Оперы!

Реми пренебрежительно засмеялся.

Мерсье вздохнул и, казалось, хотел что-то сказать, но, увидев, что Габриэль подает ему знаки, чтобы он молчал, промолчал. Он чувствовал, что вся ответственность ложится на него, пока Ришар и Мушармен все еще не появились. В конце концов Мерсье не смог больше сдерживать себя.

— Я сам пойду за ними, — решил он.

Габриэль, ставший вдруг серьезным, остановил его:

— Подумайте, что вы делаете, Мерсье! Может быть, они остаются в кабинете, потому что это необходимо! Неизвестно, что на уме у призрака!

Но Мерсье покачал головой:

— Я все равно пойду. Если бы меня послушали, полиции давно уже было бы все известно. — И он ушел.

— Что он имеет в виду? — удивленно спросил Реми. — О чем это нужно было рассказать полиции? Вы не отвечаете, Габриэль, значит, вы тоже с ним заодно. Вам лучше рассказать мне обо всем, если не хотите, чтобы я объявил, что вы все посходили с ума! Да, с ума!

Габриэль недоуменно взглянул на Реми, притворившись, что озадачен его непристойным возмущением.

— Сказать о чем? Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Во время антракта сегодня, здесь, — продолжал Реми раздраженно, — Ришар и Мушармен вели себя как помешанные!

— Я не заметил, — с досадой отозвался Габриэль.

— Тогда вы единственный, кто не заметил этого? Вы думаете, я их не видел? И что мсье Парабис, управляющий «Кредит Сентраль», ничего не видел? И что у посла де ла Бордери глаза были закрыты?

— А что случилось с нашими директорами? — просто г душно спросил Габриэль.

— Что случилось с ними? Вы лучше чем кто-либо другой знаете, что они сделали! Вы и Мерсье присутствовали там! Вы были единственными, кто не смеялся!

— Я не понимаю. — С бесстрастным лицом Габриэль поднял руки и опустил их — жест, который, очевидно, должен был дать понять, что он не заинтересован в этом деле.

Реми продолжал:

— Что это за новая мания у них? Теперь они не позволяют, чтобы кто-нибудь близко подходил к ним, — Что? Они не позволяют приближаться к ним?

— Да, они не позволяют никому ни приближаться, ни прикасаться к ним.

— В самом деле? Вы заметили, что они не позволяют никому прикасаться к ним? Это, несомненно, странно!

— Я рад, что вы признаете это. Пора бы. Они ходят задом!

— Задом? Вы заметили, что наши импресарио ходят задом наперед? Я думал, только раки передвигаются таким образом.

— Не шутите, Габриэль!

— Я не шучу, — запротестовал Габриэль, глядя серьезно, как судья.

— Вы их близкий друг, Габриэль, может быть, вы сможете объяснить это мне: во время антракта после сцены в саду, когда я подошел к Ришару, чтобы пожать ему руку, Мушармен быстро прошептал мне: «Уходите! Уходите! Что бы то ни было, не прикасайтесь к нему!» Они, что же, думают, у меня чума?

— Невероятно!

— И немного позже, когда посол де ла Бордери тоже подошел к Ришару, вы, вероятно, видели, как Мушармен встал между ними и громко сказал: «Пожалуйста, мсье, не прикасайтесь к мсье Ришару!»

— Поразительно! И что же сделал Ришар?

— Что он сделал? Вы же сами видели! Он обернулся, поклонился, хотя перед ним никого не было, и пошел задом наперед!

— Задом наперед?

— И Мушармен тоже обернулся и тоже пошел задом! И они оба попятились к лестнице таким образом. Если они не сумасшедшие, то скажите мне тогда, что все это значит?

— Может быть, они репетируют балетное па, предположил Габриэль без особой убежденности.

Реми, возмущенный столь глупой шуткой в такой серьезный момент, нахмурился, сжал губы и склонился к уху Габриэля:

— Не пытайтесь острить, Габриэль. Здесь происходят вещи, за которые вы и Мерсье тоже несете ответственность.

— Какие вещи?

— Кристина Доэ не единственная, кто исчез сегодня вечером.

— В самом деле?

— Да, это так. Можете вы сказать мне, почему, когда мадам Жири зашла в комнату отдыха некоторое время назад, Мерсье взял ее под руку и поспешно увел?

— Я этого не заметил, — сказал Габриэль.

— Вы заметили это так хорошо, что последовали за Мерсье и мадам Жири в кабинет Мерсье. И с тех пор никто не видел мадам Жири.

— Вы думаете, мы ее съели?

— Нет, но вы заперли ее в кабинете. И знаете, что слышат люди, проходя мимо его дверей. Они слышат крики: «Негодяи! Негодяи!»

В этот момент к ним подошел запыхавшийся Мерсье.

— Теперь все еще хуже, чем когда бы то ни было, — произнес он угрюмо. — Я стал кричать им: «Это очень серьезно! Откройте дверь! Это я, Мерсье!» Я услышал шаги, потом дверь открылась, и я увидел Мушармена. Он был очень бледен. «Чего вы хотите?» — спросил он. Я сказал: «Кристина Доэ похищена!» И знаете, что он ответил мне: «Тем лучше для нее!» Затем он положил мне в руку вот это и закрыл дверь.

Мерсье разжал ладонь. Реми и Габриэль посмотрели на то, что он держал.

— Английская булавка! — вскричал Реми.

— Странно! Странно! — пробормотал Габриэль, который не мог сдержать дрожь.

Вдруг голос заставил всех троих повернуть головы.

— Извините меня, мсье, может быть, вы скажете мне, где Кристина Доэ?

Несмотря на серьезность ситуации, этот вопрос, вероятно, заставил бы их засмеяться, если бы они не увидели молодого человека со скорбным лицом, способным вызвать только жалость. Это был виконт Рауль де Шаньи.

После фантастического исчезновения Кристины первой мыслью Рауля было обвинить в этом Эрика. У него больше не оставалось никаких сомнений в почти сверхъестественной силе Ангела музыки в этом королевстве Оперы, где он установил свою дьявольскую власть.

И Рауль поспешил на сцену в безумии отчаяния и любви.

— Кристина! Кристина! — стонал он, словно потеряв рассудок, призывая ее, так же как она, все еще дрожащая от божественной экзальтации, одетая в белый саван, должно быть, взывала к нему из темной пропасти, в которую, словно дикое животное свою добычу, унесло ее чудовище.

— Кристина! Кристина! — повторял Рауль. И ему казалось, что он слышит ее крики через хрупкие стены, которые отделяли его от мира. Он чутко прислушивался. А потом опять блуждал по сцене как безумный. Если бы только он мог сойти туда, вниз, вниз, вниз, в это царство тьмы, все входы в которое были закрыты для него. Хрупкое препятствие, подмостки, обычно отходившие так легко, что Рауль мог видеть пропасть, которая привлекала все его помыслы, подмостки, скрипевшие под его шагами и распространявшие их звуки, словно эхо в жуткой пустоте подвалов, — эти подмостки были теперь неподвижны. Более того, казалось, они вообще никогда не сдвигались. И теперь лестницы, которые вели под сцену, были закрыты для всех.