представлении с Карлоттой: историческое кваканье, которое на время приостановило ее карьеру в Париже.

И как раз в это время в одну из лож вошла Карлотта. Это было сенсационное появление. Бедная Кристина посмотрела вверх на новую причину движения в зале и узнала свою соперницу. Ей показалось, что Карлотта насмешливо улыбается. Именно это спасло Кристину. Она забыла обо всем, думая только об одном: добиться нового триумфа.

С этого момента все изменилось. Кристина пыталась превзойти все, что сделала до этого, и преуспела. В последнем акте, когда она начала призывать ангелов подняться в небо, ее пение увлекло за собой трепещущую публику, казалось, ощутившую, что и у нее есть крылья.

При этом сверхчеловеческом зове в центре амфитеатра встал мужчина с лицом, обращенным к Кристине, как будто он покидал землю вместе с ней. Это был Рауль.

И с простертыми руками, поднятой грудью, окутанная волосами, свободно падающими на ее оголенные плечи, Кристина издала божественный возглас:

И в этот момент сцена неожиданно погрузилась в темноту. Это длилось одно мгновение, у зрителей едва хватило времени воскликнуть в удивлении. Но когда сцена опять осветилась, Кристины там не оказалось. Что стало с ней? Какое чудо произошло? Зрители обменивались недоуменными взглядами. Волнение быстро достигло своего пика как на сцене, так и в зале. Люди спешили из-за кулис к тому месту, где несколько секунд назад стояла певица.

Куда исчезла Кристина? Какое колдовство вырвало ее из рук Кароласа Фонты на глазах у восторженных зрителей? Оставалось только предположить, что ангел ответил на ее пылкую мольбу, забрав ее тело и душу на небо.

Рауль, все еще стоя в амфитеатре, горько рыдал. Граф Филипп поднялся с места в своей ложе. Люди смотрели на сцену, на графа и его брата, гадая, имеет ли это странное происшествие какую-то связь со слухами, о которых сообщила утренняя газета.

Рауль быстро оставил свое место, Филипп исчез из ложи, и пока занавес закрывали, публика поспешила к входу за кулисы. Зрители ждали объявления. Шум стоял неописуемый. Все говорили сразу, и у каждого было свое объяснение случившегося.

— Она упала в люк.

— Ее подняли на канатах на чердак. Бедная девушка стала, возможно, жертвой какого-то сценического эффекта, который новая администрация испытала впервые.

— Это было заранее запланированное похищение. Это подтверждает тот факт, что на сцене стало темно, когда она исчезла.

Наконец занавес медленно поднялся. Каролас Фонта взошел на подиум дирижера оркестра и печально объявил:

— Дамы и господа, случилось что-то невероятное и глубоко тревожное. Наша несравненная Кристина Доэ исчезла, и никто не знает, каким образом!

Возбужденная толпа вторглась на сцену. Певцы, рабочие сцены, танцовщики, статисты, хористы, завсегдатаи — все они что-то спрашивали, кричали, толкались.

— Что случилось?

— Ее похитили!

— Это сделал виконт де Шаньи!

— Нет, это его брат!

— Ах, вот и Карлотта. Это ее козни.

— Нет, это был призрак!

Некоторые смеялись, особенно после того, как осмотр пола и люков исключил возможность несчастного случая.

В этой пестрой толпе трое мужчин о чем-то спорили низкими голосами, отчаянно жестикулируя: Габриэль, хормейстер, Мерсье, администратор, и Реми, секретарь. Они уединились в углу прохода между сценой и широким коридором, ведущим в комнату отдыха балерин, за скоплением какой-то бутафории.

— Я постучал, но они не ответили. Может быть, их нет в кабинете. Но этого никак нельзя узнать, потому что они взяли ключи.

Так говорил Реми и, несомненно, имел в виду двух директоров Оперы. Во время последнего антракта они приказали, чтобы их не беспокоили ни по какому поводу.

— Но исчезновение певицы со сцены случается не каждый день! — горячился Габриэль.

— Вы сообщили им об этом хотя бы через дверь? — спросил Мерсье секретаря.

— Я сейчас же пойду туда, — сказал Реми и убежал. Затем пришел режиссер.

— Месье Мерсье, пойдемте! Что вы оба делаете здесь? Вы нужны внизу, мсье.

— Я не собираюсь ничего слышать и тем более делать, пока не придет комиссар Мифруа! — заявил Мерсье. — Я послал за ним. Когда он будет здесь, мы посмотрим.9

— А я говорю, что вы немедленно должны пойти вниз к трубе органа.

— Нет, пока здесь не появится Мифруа.

— Сам я уже был там.

— Ну и что же вы видели?

— Я никого не видел. Понимаете? Никого!

— Но я ничего не могу поделать с этим, не правда ли?

— Конечно нет, — ответил режиссер, бешено ероша свои буйные волосы. — Но если кто-то в тот момент был у трубы органа, он, вероятно, сможет рассказать нам, каким образом вся сцена сразу погрузилась в темноту. Но мы нигде не можем найти Моклера, понимаете?

Моклер был шефом группы осветителей, который менял день и ночь на сцене Оперы.

— Не можете нигде найти Моклера? — повторил потрясенный Мерсье. — А его помощники?

— Ни Моклера, ни его помощников! Никого из группы осветителей, я вам говорю, — закричал режиссер. — Вы же понимаете: эта девушка не могла исчезнуть сама по себе! Все было кем-то спланировано, организовано, и мы должны узнать, кем. А администраторов нет… Я приказал, чтобы никто не ходил вниз, к контрольным щитам освещения, и поставил пожарного у трубы органа. Разве я сделал что-то неправильно?

— Нет-нет, вы совершенно правы. А теперь давайте подождем комиссара.

Режиссер ушел, недовольно пожимая плечами и что-то бормоча относительно «молокососов», которые спокойно слоняются по коридорам в то время как вся Опера «перевернута вверх дном».

Габриэля и Мерсье вряд ли можно было обвинить в спокойствии. Но они получили приказ, который парализовал их: директоров нельзя было беспокоить ни под каким предлогом. Реми пытался нарушить этот приказ, но безуспешно. И сейчас он вернулся после очередной попытки. На его лице было написано замешательство.

— Ну, вы говорили с ними? — спросил Мерсье.

— Мушармен в конце концов открыл дверь, — ответил Реми. — Когда он увидел меня, его глаза чуть не вылезли из орбит. Я думал, он меня ударит. Я не смог промолвить ни слова, и знаете, что он заорал: «У вас есть английская булавка?» — «Нет», — ответил я. «Тогда оставьте меня в покое!» — опять закричал он. Я пытался ему объяснить, что случилось на сцене, но он только повторял: «Английскую булавку! Достаньте мне английскую булавку, сейчас же!» Рассыльный, который услышал это, — он смеялся во всю мощь своих легких, — прибежал с английской булавкой, и, получив ее, Мушармен захлопнул дверь перед моим носом. Вот и все!

— Почему вы не сказали ему о Кристине Доэ…

— Хотел бы я видеть, как вы бы это сделали! У него шла пена изо рта. Он ни о чем не думал, кроме как о булавке. Было такое впечатление, что если бы ему не дали ее сразу, он умер бы от апоплексического удара. Все это противоестественно. Наши директора сошли с ума. — И Реми, недовольный, добавил: — Так продолжаться дальше не может! Я не привык, чтобы со мной обращались подобным образом.