Вот тогда-то я начала понимать, что чувствовал Эрик, говоря об «оперной музыке» с презрением, которое удивило меня. Музыка, которую я слышала сейчас, не имела ничего общего с той, что приводила меня в восхищение раньше. Его «Торжествующий Дон Жуан» — я была уверена, что он погрузился в свой шедевр, чтобы забыть ужас настоящего момента, — показался мне вначале только ужасным и одновременно изумительным рыданием, в которое бедный Эрик вложил все свое страдание.

Я вспомнила ноты с красными пометками на них и легко представила, что эта музыка написана кровью. Я поняла всю глубину его мученичества и бездны, в которую попал этот отталкивающий человек; я словно увидела Эрика, ударявшегося своей бедной отвратительной головой о мрачные стены ада и избегавшего людских взглядов из боязни напугать их. Задыхаясь, подавленная и полная сострадания, я слушала усиливающиеся звуки грандиозных аккордов, в которых скорбь становилась божественной. Затем все звуки из бездны слились воедино в невероятном, угрожающем полете (кружащаяся в водовороте толпа, которая, казалось, поднималась в небо, как орел, взмывший к солнцу) и переросли в триумфальную симфонию, и я поняла, что произведение заканчивается и что уродство, поднятое на крыльях любви, осмелилось смотреть в лицо красоте.

Я чувствовала себя как будто была пьяна. Я открыла дверь, которая отделяла меня от Эрика. Он встал, услышав меня, но боялся повернуться. «Эрик, — сказала я, — покажите мне ваше лицо без страха. Клянусь, что вы самый великий человек в мире, и, если я когда-либо вздрогну, посмотрев на вас, то только потому, что подумаю о блеске вашего таланта».

Он повернулся, потому что верил мне, и я тоже, к несчастью, верила в себя. Он поднял свои бестелесные руки навстречу судьбе и упал на колени со словами любви. Со словами любви из своего мертвого рта, и музыка прекратилась… Он поцеловал кромку моего платья и не видел, что я закрыла глаза.

Что еще я могу добавить, Рауль? Теперь вы знаете о трагедии. Она продолжалась две недели, две недели, во время которых я, лгала ему. Моя ложь была такой же отвратительной, как монстр, который вдохновлял ее. Такой ценой я вернула себе свободу. Я сожгла его маску и вела себя настолько убедительно, что, даже когда он не пел, он осмеливался заставлять меня смотреть на него, как кроткая собака, стоящая рядом со своим хозяином. Он вел себя, как преданный раб, окружая меня всяческой заботой.

Постепенно он стал доверять мне до такой степени, что брал меня на прогулки вдоль берега озера Аверне и в поездки в лодке через его серые воды. К концу моего пленения он повел меня ночью через ворота, которые закрывают подземный проход на улицу Скриба. Там нас ждал экипаж, и мы поехали в уединенную часть Булонского леса. Ночь, когда мы встретили вас, была для меня почти катастрофой, потому что Эрик очень ревнив. Я смогла успокоить его, сказав, что вы скоро покинете страну.

В конце концов после двух недель этого отвратительного пленения, в котором я испытывала то сострадание и энтузиазм, то отчаяние и ужас, он уже верил мне, когда я говорила ему, что вернусь.

— И вы вернулись, — произнес Рауль удрученно.

— Да, я вернулась, но не угрозы помогли мне сдержать слово, а его рыдания на пороге своей могилы. — Кристина печально покачала головой. — Эти рыдания расположили меня к нему больше, чем я думала, когда сказала ему: «До свидания». Бедный Эрик!

— Кристина, — сказал Рауль, вставая, — вы говорите, что любите меня, и все же ушли обратно к Эрику через несколько часов после того, как он освободил вас! Вспомните маскарад!

— Таково было наше соглашение. Но вы, Рауль, помните, что эти несколько часов я провела с вами — и подвергла нас обоих большой опасности.

— Все это время я сомневался, любите ли вы меня.

— А сейчас вы по-прежнему сомневаетесь в этом? Если так, то позвольте сказать вам, что каждый мой визит к Эрику усиливал ужас, каждый визит вместо того, чтобы успокоить его, как я надеялась, еще больше усиливал его любовь ко мне. И я боюсь! Боюсь!

— Вы боитесь, но любите ли вы меня? Если бы Эрик был красив, любили бы вы меня?

— Зачем искушать судьбу, Рауль? Зачем спрашивать о вещах, которые я скрываю в глубине моего разума, как грех? — Кристина тоже встала и обвила своими красивыми дрожащими руками его шею. — О мой жених, если бы я не любила вас, я не позволила бы вам поцеловать меня в первый и последний раз. Я разрешаю вам это.

Рауль прильнул к ее губам, но окружавшая их ночь вдруг была разорвана на части так страшно, что он и Кристина бросились бежать, как от приближающейся грозы, и, прежде чем они исчезли в лесу бревенчатых балок на крыше, их глаза, полные страха, увидели высоко над собой огромную ночную птицу, пристально смотревшую на них светящимися глазами и которая, казалось, трогала струны лиры Аполлона.

Рауль и Кристина бежали прочь от крыши, от этих светящихся глаз, которые видны были в темноте, бежали не останавливаясь, пока не достигли наконец восьмого этажа. В тот вечер спектакля не было, и коридоры были пустынны. Неожиданно перед ними появилась странная фигура, загораживая проход.

— Нет, не сюда! — И она указала на коридор, который вел к боковому крылу здания.

Рауль хотел остановиться и потребовать объяснения.

— Идите! Торопитесь! — услышали они голос из-под остроконечной шляпы.

Кристина тянула Рауля за собой, заставляя его бежать.

— Кто это? — спросил Рауль. — Кто этот человек?

— Перс.

— Что он здесь делает?

— Никто не знает. Он всегда в Опере.

— Вы заставляете меня быть трусом, Кристина, — сказал Рауль с дрожью в голосе. — Заставляете меня убегать, впервые в моей жизни.

— Я думаю, мы убегали от тени, созданной нашим воображением, — ответила Кристина, немного успокаиваясь.

— Если мы действительно видели Эрика, я должен был пригвоздить его к лире Аполлона, как прибивают сов к стенам ферм в Бретани, и тогда мы покончили бы с ним.

— Сначала вам нужно было взобраться на лиру Аполлона, а это нелегко.

— Но я видел светящиеся глаза.

— Вы становитесь похожим на меня: готовы видеть его повсюду! Позже, вспоминая это, вы, может быть, скажете самому себе: «То, что я посчитал светящимися глазами, было, вероятно, золотыми точками двух звезд, смотревших вниз на город через струны лиры».

Кристина спустилась вниз еще на один этаж, Рауль следовал за ней.

— Раз уж вы приняли решение бежать, — сказал он, — лучше сделать это сейчас, поверьте мне. Зачем ждать до завтра? Эрик, возможно, слышал наш разговор.

— Нет, не слышал. Я уже сказала вам, что сейчас он работает над «Торжествующим Дон Жуаном». Он неинтересуется нами.

— Если бы вы были так уверены в этом, то не оглядывались бы постоянно назад.

— Пойдемте в мою артистическую комнату.

— Давайте встретимся где-нибудь вне здания Оперы.

— Нет, до тех пор, пока мы действительно не уедем. Если я не сдержу своего слова, это не принесет нам счастья. Ведь я обещала, что буду видеться с вами только здесь.

— Я рад, что он разрешил вам хотя бы это. Теперь я понимаю, — с горечью сказал Рауль, — что с вашей стороны было опрометчивостью позволить нам играть в помолвку.

— Но Эрик знает об этом, Рауль. Он сказал мне: «Я доверяю вам. Виконт Рауль де Шаньи влюблен в вас, и он скоро покинет страну. Но, прежде чем он уедет, я хочу, чтобы он стал таким же несчастным, как я».

— Объясните мне, пожалуйста, что это означает?

— Это вы должны объяснить мне. Разве люди несчастны, когда любят?

— Да, когда они любят и не уверены в том, что любимы.

— Вы имеете в виду Эрика?