доставлю ему удовольствие.

«Никогда не просите меня об этом, — отозвался он зловеще. — Этот „Дон Жуан“ написан не на слова Лоренцо Да Понте, на которые писал Моцарт, вдохновленный вином, любовными приключениями и другими пороками и наконец наказанный Богом. Я сыграю вам Моцарта, если хотите, он вызовет у вас слезы и поучительные мысли. Но мой „Дон Жуан“ горит, Кристина, и все же он не поражает огнем небес!» Мы вернулись в гостиную, из которой только что вышли. Я заметила, что в квартире нигде не видно зеркал. Я уже собиралась сделать замечание по этому поводу, когда Эрик сел за фортепьяно и сказал: «Видите ли, Кристина, некоторая музыка настолько трудна, что поглощает каждого, кто соприкасается с ней. Но вы еще не пришли к такой музыке, к счастью, потому что утратили бы ваши свежие краски и вас никто не узнал бы, когда вы вернетесь в Париж. Давайте споем что-нибудь из оперной музыки, Кристина Доэ».

Он сказал «оперная музыка» так, будто хотел нанести мне оскорбление. Но у меня не было времени подумать, что он подразумевал под этими словами. Мы сразу же начали петь дуэт из «Отелло» и уже шли навстречу несчастью. Я пела Дездемону с подлинным отчаянием и страхом, какого никогда не испытывала раньше. Вместо того чтобы впасть в уныние от такого партнера, я была переполнена величественным ужасом. Мои недавние переживания приблизили меня к мыслям поэта, и я пела так, что, наверное, поразила бы самого композитора. Что же касается Эрика, его голос был оглушительным, его мстительная душа придавала вес каждому звуку и устрашающе усиливала его мощь. Любовь, ревность и ненависть вспыхивали вокруг нас. Черная маска Эрика заставляла меня думать о лице венецианского мавра. Он был сам Отелло. Мне казалось, что он намеревается ударить меня, бить, пока я не упаду, и все же я не делала ни единого движения, чтобы уйти от него, избежать его бешенства, как кроткая Дездемона. Напротив, я подошла ближе к нему, плененная и очарованная, соблазненная идеей умереть от такой отрасти. Но прежде чем умереть, я хотела увидеть его лицо, лицо, которое, как я думала, должно быть видоизменено огнем вечного искусства, и взять этот величественный образ с собой в могилу. Я хотела видеть лицо Голоса. Не контролируя себя, быстрым движением я сорвала его маску… О ужас, ужас, ужас!

Кристина замолкла, вспомнив это видение, которое, казалось, она все еще отодвигала от себя дрожащими руками, пока эхо ночи, точно так же, как оно повторило имя Эрика, повторило ее восклицание: «Ужас, ужас, ужас!» Соединенные еще большим страхом, Рауль и Кристина посмотрели вверх, на звезды, сиявшие в ясном мирном небе.

— Странно, — сказал он — эта мягкая, спокойная ночь полна стонов. Она, кажется, оплакивает нас!

— Теперь, когда вы узнаете секрет, — ответила Кристина, — и ваш слух будет полон горестных жалоб, так же как и мой. — Она взяла его руки в свои и ощутила их дрожь. — О, если даже я доживу до ста лет, то и тогда буду слышать почти нечеловеческий крик, который издал Эрик, крик боли и дьявольского гнева, когда я увидела его лицо. Мои глаза широко раскрылись от ужаса, как и мой рот, хотя я не издала ни одного звука.

О Рауль, это был ужасный вид! Что мне сделать, чтобы забыть его? Мой слух будет всегда наполнен его криками, а перед глазами будет стоять его лицо. Какой образ Как я могу остановить это видение? Как мне описать его вам, чтобы вы представили себе? Вы видели черепа, которые высохли от времени, видели, если не были жертвой ужасного кошмара, голову мертвеца в ту ночь в Перросе, видели Красную смерть на маскараде. Но все те черепа были неподвижны, и их безмолвный ужас не был живым. Представьте, если можете, маску смерти, неожиданно оживающую, с ее четырьмя темными дырами — для глаз, носа и рта, — выражающую гнев, доведенный до последней степени, высшую ярость демона, и никаких глаз в глазницах, потому что, как я узнала позже, его горящие глаза можно видеть только в темноте… Я стояла, прижавшись спиной к стене, и, вероятно, выглядела олицетворенным ужасом, тогда как он был воплощением отвращения.

Затем он подошел ко мне, скрежеща зубами рта, у которого не было губ. Я упала на колени. Тоном лютой ненависти он говорил мне безумные вещи, бессвязные слова, проклятия, какой-то бешеный бред. Наконец он склонился ко мне и закричал: «Смотрите! Вы хотели видеть это! Теперь смотрите! Любуйтесь, насыщайте свою душу моим проклятым уродством! Смотрите на лицо Эрика! Теперь вы знаете лицо Голоса. Вам было недостаточно слышать меня, не так ли? Вы хотели знать, как я выгляжу. Вы, женщины, так любопытны!» Он залился неприятным, грохочущим смехом и повторил: «Вы, женщины, так любопытны!» Он говорил такие вещи, например: «Вы удовлетворены? Вы должны признать: я красив. Женщина, увидевшая меня, обычно принадлежит мне. Она любит меня вечно! Я человек такого же типа, как Дон Жуан».

Эрик вытянулся во весь рос, положил руку на бедро, наклонил то отвратительное, что было его головой, и прогремел: «Смотрите на меня! Я — торжествующий Дон Жуан!» И когда я отвернулась, умоляя пощадить, он схватил меня за волосы своими мертвыми пальцами и грубо повернул мою голову к себе.

— Довольно, довольно! — прервал Рауль. — Я убью его! Во имя неба, Кристина, скажите мне, где это «место у озера». Я должен убить Эрика!

— Тише, Рауль, если вы хотите узнать!

— Да, я хочу знать, как и почему вы вернулись туда! Пусть это секрет! Но в любом случае я убью его!

— Послушайте меня, Рауль! Послушайте! Он тащил меня за волосы, а затем.., затем… О, это было еще более ужасно!

— Говорите сейчас же, — воскликнул Рауль неистово. — Быстро!

— Затем он сказал мне: «Что? Вы боитесь меня? Возможно, вы думаете, что я все еще в маске? Хорошо, тогда, — заорал он, — снимите ее, так же как вы сняли первую! Давайте, снимите! Я хочу, чтобы вы сделали это вашими руками, давайте мне ваши руки! Если они сами не могут сделать этого, мы сорвем маску вместе».

Я пыталась отстраниться от него, но он схватил мои руки и погрузил их в свое ужасное лицо. Моими ногтями он разрывал свое тело, свое бледное, мертвое тело!

«Вы должны знать, — кричал Эрик гортанным голосом, грохоча, как топка, — что я полностью соткан из смерти, от головы до ног, и этот труп любит вас, обожает и никогда не покинет вас, никогда! Я хочу сделать гроб больше, Кристина, но позже, когда мы придем к концу нашей любви. Посмотрите, я больше не смеюсь. Я плачу Я плачу о вас, вы сняли мою маску и поэтому никогда не сможете покинуть меня. Пока вы думали, что я красив, вы могли вернуться. Уверен, вы вернулись бы. Но теперь, когда вы знаете, как я ужасен, вы убежите навсегда. Я задержу вас! Зачем вы захотели увидеть меня? Это было безрассудно глупо с вашей стороны желать видеть меня, когда даже отец никогда не видел меня и моя плачущая мать дала мне первую маску, чтобы больше не видеть моего лица».

Наконец он позволил мне отойти и с рыданиями корчился на полу. Затем уполз из комнаты, как змея, закрыв за собой дверь. Я осталась наедине со своими мыслями. Невероятная тишина, тишина могилы последовала за этой бурей, и я смогла подумать об ужасных последствиях происшедшего. Монстр обрисовал, что ждет меня. Я была заключена навечно, и причиной всех моих несчастий стало любопытство. Он честно предупредил меня, он сказал, что я вне опасности, пока не прикоснусь к его маске, а я к ней прикоснулась.

Я проклинала свою стремительность, но вместе в тем поняла с содроганием, что рассуждения чудовища были логичными. Да, я вернулась бы, если бы не видела его лица. Он уже в достаточной степени заинтересовал меня, вызвав жалость своими слезами, и сделал невозможным для меня сопротивление его просьбе. И наконец, мне чужда неблагодарность: его отталкивающая внешность не могла заставить меня забыть, что это был Голос и что он окрылил меня своим гением. Я пришла бы обратно! Но теперь, если я когда-либо выберусь из этих катакомб, я, конечно же, не вернусь. Вы же не вернетесь в могилу с трупом, который любит вас!

Во время последней сцены я имела возможность оценить жестокость его страсти по тому бешеному взгляду, каким он смотрел на меня, или, скорее, по бешеному движению двух черных отверстий в невидимых глазах. Поскольку монстр не обнял меня, воспользовавшись моим состоянием, может быть, он был также ангелом; может быть, в какой-то степени, он действительно был Ангелом музыки и стал бы им в полной мере, если бы Бог одел его душу в красоту, а не в вызывающее отвращение гниение.

Безумная от мыслей о будущем, напуганная тем, что в любой момент дверь спальни с гробом может открыться и появится лицо монстра без маски, я схватила ножницы, которые могли положить конец моей ужасной судьбе.., и вдруг я услышала звуки органа.