– Потому, Олежка, что пуля та золотой оказалась, – ответил Ника. – Убить ведь хотел, а возвеличил, ох, возвеличил убийца Павлушу Ветрова, – он снова выпил; хитро улыбаясь, посмотрел на Шутина. – А ты все пишешь, Женечка? Или бросил? Интеллигенция столицы ждет двадцать лет, когда появится великое творение.

Ника бил по больному месту, бил умышленно, точно и беспощадно. Шутин смотрел на его дряблые, в склеротических жилках щечки, крохотные бесцветные глазки и молчал. «Неужели это и мой финал? Что я мог и что могу? Как растерял, как не нашел? Или и не было ничего? Нет! Было, было и теперь еще есть, только не нужно никому настоящее и большое», – Шутин даже в мыслях лгал и лицемерил. Нужны поделки, воспевающие и восхваляющие, а искусство не нужно. А Павел, ныне покойный, написал, да, да, написал. Павел и сам-то по скудоумию не понял, что написал, а Шутин понял, сразу, с первого прочтения. Повесть была настоящая.

Шутин увидел, что Ника собирается сказать очередную гадость, и, опережая, спросил:

– Едешь в Канны на фестиваль? Собираешься получить приз за лучшее исполнение мужской роли? – он, любуясь эффектом, сделал паузу. – Или женской. Ведь теперь тебе уже все равно.

Ника откинулся на стуле и захлопал в ладоши.

– Браво, Женя, браво! Ты поднял руку на Нику и сравнялся с ним. Мы два брата-акробата. Оба когда-то чего-то могли, оба ничего не сделали и паразитируем. Я по столам хожу, угощаюсь у людей хороших, – он оглядел стол. – Так ведь и ты, Женечка, за чужой счет пьешь и кушаешь. Ась? – Ника приложил ладонь к уху, словно хотел услышать от Шутина что-то интересное. Кто все заказал? Кто платить будет?

– Как живешь, Ника? – Олег положил руку ему на плечо.

Ника скособочился, как от тяжелого груза, вылез с трудом из-под него и сказал:

– Ты думай, что делаешь-то, мне по больничному платить некому. Это ты мальчик богатый, – он выпил и быстро встал. – По сценариям Павлуши два фильма снимаются, да еще трехтомник выйдет. Мешок денег получишь, – Ника отошел на безопасное расстояние и добавил: – Ты ведь, Олежка, наследник, – он довольно рассмеялся и подсел к какой-то компании.

– Нахлебались мы с тобой, Олег, – сказал Шутин печально, – словно в унитазе выкупались.

– Ника знает, к кому подойти и что сказать, – философски ответил Олег.

Шутин выпятил подбородок, помедлил, пожал плечами и спокойно сказал:

– Слушай, Олег, ты со мной деликатней, – он посмотрел Олегу в глаза. – И я все позабуду.

– Свою ненависть к Павлу позабудешь? – Олег налил Шутину и себе. – Ты Павла ненавидел. Завидовал и тихо ненавидел. Разве не так?

– Я к Павлу относился сложно, – как можно спокойнее ответил Шутин.

– Ты его ненавидел, – упрямо повторил Олег. – И ты знал, где лежит пистолет.

– Слушай, – Шутин перегнулся через стол, схватил Олега за руку. – Я ведь знаю, что должно было произойти первого сентября, но не произошло, – он откинулся на спинку стула и рассмеялся. – Не произошло, потому что Павла убили. Знаю, но молчу.

Шутин встал, бросил косточку от маслины в пепельницу и пошел к выходу. Олег Перов смотрел ему в спину и трезвел. «С этого неврастеника станется, – думал он. – Подведет под монастырь».

Тщательный осмотр места происшествия и тела покойного, оформление соответствующих документов заняло много времени; когда Турилин и Гуров вышли на улицу, уже наступил вечер. Полковник остановился около черной «Волги» и сказал:

– Лев Иванович, завтра на оперативку не приезжайте. Отправляйтесь в парфюмерный магазин и пригласите ко мне знакомую Шутина, – он кивнул на санитаров, которые выходили с носилками из подъезда. – До завтра.

– Спокойной ночи, Константин Константинович, – пробормотал Лева, глядя на удаляющуюся машину, прекрасно понимая, что полковник поехал в управление на доклад и спокойной ночи у начальника никак быть не может.

Обычно, когда Турилин и Лева в позднее время вместе уходили с места происшествия, полковник либо подвозил Леву домой, либо Лева доезжал с ним до его дома или на Петровку, а затем на этой машине до дома. Сегодня Турилин в машину не пригласил, Лева не обиделся, был даже рад. Говорить не о чем, сначала надо думать, ехать молча, чувствуя свою вину, не понимая, в чем она состоит, ситуация не из приятных.

Лева вышел на Кутузовский проспект и направился в сторону гостиницы «Украина». Проспект широким светлым коридором тянулся к центру, в конце горбился мостом, из-за которого виднелось полураспахнутой книгой здание СЭВа. Народу в этот будний вечер на улице было немного, машины лились негустым потоком, неслись раздельно, поравнявшись с Левой, шаркали шинами и пропадали за спиной.

Выстрел был произведен в упор. Как же Шутин, по его последним словам, ожидавший нападения, подпустил убийцу? Возможно, рядом находился человек, которого Шутин и не подозревал? Однако на полу нежилой квартиры, чуть припорошенном пылью, следы только Шутина, какие-либо другие отсутствуют. Убийца аккуратненько затер их и сверху покрыл пылью? Такого даже он, Лева Гуров, предположить не мог. Правда, при осмотре нашли бумажную салфетку. Мелькнула сумасшедшая мысль о самоубийстве. В такую схему все укладывалось, за исключением пустяка: на пистолете отсутствовали пальцевые отпечатки. «Вальтер» был тщательно вытерт. Снес себе полголовы, затем аккуратно стер с пистолета отпечатки? Кто- то другой вытер пистолет? Но пистолет лежал рядом с телом, следов постороннего человека на полу не было. Что же делать? Ведь завтра Константин Константинович, согласно обычаю, попросит совета. А когда начальник что-либо просит, отказывать несколько неудобно.

Лева остановился у гостиницы «Украина», помялся в нерешительности и вошел в вестибюль, похожий на станцию метро – так же много мрамора, света и людей с чемоданами. Увидев у входа в ресторан небольшую группу людей, стоявших покорно, как бы сознавая свою вину перед усталым швейцаром, Лева обрадовался. Здесь же час простоишь. Лева не пойдет в ресторан именно из-за очереди, а не потому что прейскурант не по средствам. Довольный столь хитрым объяснением, Лева зашагал по сверкающему мраморному полу к расположенному в другом конце зала буфету.

Поставив на мраморный столик чашку кофе и тарелочку с двумя бутербродами, Лева с презрением отвернулся от обильно закусывающего соседа.

Лева не успел опомниться, как бутерброды и кофе исчезли, а он сам вновь очутился на улице. Через мост, над ленивой Москвой-рекой, – прямо модерновый СЭВ, слева белым айсбергом новое, еще не законченное здание. Шагай, Лева Гуров, завидуй своей судьбе. Ты сравнительно молод, хотя десятиклассницы поглядывают на тебя с равнодушным сожалением, живешь в столице, о такой работе мечтают многие мальчишки. Правда, когда они взрослеют, мечты эти, как правило, исчезают. В детстве надо переболеть корью и сыщицким азартом. Каждый дорогу выбирает сам, ты, Лева Гуров, счастливый человек, шагай, шагай и не думай об увиденном сегодня и о том, что ты будешь делать и говорить завтра.

Если человек прожил четверть века, то уже знает, что не думать ни о чем он не способен. И, отвлекая себя от мыслей о квартире, из которой за две недели вынесли два трупа, Лева настроился на философский лад.

Преступление и Наказание. Почему люди, совершая преступление, не боятся наказания? За убийство при отягчающих обстоятельствах суд может назначить и высшую меру наказания. Между прочим, такую же меру наказания суд может назначить и за хищение государственного имущества в особо крупных размерах. Завтра Олега Перова арестуют, а позже ему предъявят обвинение именно по этой статье. Оставим в стороне вопрос морали, человек придумал какое-то объяснение своим поступкам, поверил в него, совесть не мучает, человек спит спокойно. Как он может спать спокойно, поставив под угрозу собственную жизнь? И за что? За возможность тратить деньги не считая, приобретать вещи, еду и питье, не интересуясь их ценой. Цена все равно известна – твоя жизнь. Отнимут ее у тебя или оставят – вот это неизвестно, но ставка тобой сделана. Ты поставил свою жизнь, бросил ее на кон, другой у тебя не будет.

И Лева представил себе фигуру одиноко стоящего человека, напротив которого громоздятся вещи: поблескивает лаком автомобиль, бесконечная вешалка с костюмами, пальто, наимоднейшими куртками. Он напряг фантазию, навалил гору коробок с обувью, расставил гарнитуры, сервизы, добавил две дюжины золотых часов и несколько пригоршней драгоценностей, о которых понятия не имел. И вот Лева представил себе огромные весы, на одной стороне лежит эта необъятная куча всего, всего, всего, а на другой – стоит