воспользовался этой паузой, чтобы хорошенько рассмотреть обеих.
Той, что стояла, он дал бы лет тридцать. На ней был фиолетовый свитер и длинная черная юбка, доходящая до черных кожаных ботинок на низком каблуке. Ботинки были из великолепной перчаточной кожи, и Брунетти припомнилась витрина Фрателли Россетти, и возмущение жены: это же безумие— тратить полмиллиона лир за пару ботинок! Вот они, те самые ботинки. Черные волосы до плеч, волнистые от природы— такие ни одному парикмахеру не испортить при всем старании. И при такой оливковой смуглости совсем неожиданные глаза — зеленые; как стекло, подумал Брунетти, но вовремя сделал поправку на ботинки: как изумруд.
Сидевшая в кресле казалась чуть старше. Ее волосы, в которых сквозило несколько седых прядок, были коротко острижены, как у римских императоров периода упадка. Эта суровая мужская стрижка только подчеркивала женственность всех черт. Сделав несколько шагов по направлению к сидящей, Брунетти сделал неопределенное движение, которое при желании можно было истолковать как поклон.
— Синьора Петрелли?
Та лишь кивнула.
— Встреча с вами — огромная честь для меня, жаль только, что встретились мы при столь печальных обстоятельствах. — Обращаясь к исполнительнице главной партии сегодняшнего спектакля, комиссар не мог не поддаться искушению заговорить цветистым оперным стилем, словно тоже играя свою роль.
Она снова кивнула, ни словом не облегчив ему тяжесть ведения беседы.
— Я хотел бы поговорить с вами о смерти маэстро Веллауэра. — Он глянул на другую женщину и добавил: — И с вами тоже, — оставив на усмотрение любой из них сообщить имя этой другой.
— Бретт Линч, — сообщила прима. — Моя подруга и секретарь.
— Имя, по-видимому, американское, — предположил комиссар, обращаясь к его обладательнице.
— Да, — ответила за нее синьора Петрелли.
— В таком случае, может быть, нам лучше продолжить беседу по-английски? — предложил он, втайне гордясь легкостью, с какой умел переключаться с одного языка на другой.
— Нам будет проще это сделать на итальянском, — наконец проговорила американка, продемонстрировав идеальное, без тени акцента, владение им. Его реакция, совершенно непроизвольная, не ускользнула от внимания обеих женщин. — Если только вы не предпочитаете говорить по- венециански, — добавила она, небрежно перейдя на местное наречие, которым тоже владела прекрасно. — Но тогда Флавии будет трудно следить за нашей беседой. — Это была жестокая оплеуха, и Брунетти понял, что нескоро теперь ему захочется снова блеснуть своим английским.
— Тогда давайте по-итальянски… — Он обернулся к синьоре Петрелли. — Вы не могли бы ответить на несколько вопросов?
— Разумеется, — ответила она. — Не желаете присесть, синьор…
— Брунетти, — подсказал он. — Комиссар полиции.
Этот титул не произвел на певицу особого впечатления.
— Не хотите ли присесть,
— Нет, благодарю вас— Он достал записную книжку, вытащил ручку, заложенную между страничек, и приготовился изображать, будто записывает, без чего на самом деле предпочитал обходиться, стремясь во время предварительного опроса дать максимальную свободу глазам и интеллекту.
Дождавшись, пока он снимет с ручки колпачок, синьора Петрелли спросила:
— Что именно вы хотели бы знать?
— Скажите, сегодня вечером вы видели маэстро, говорили с ним? — начал Брунетти и добавил, не дав ей переспросить: — Не считая, конечно, того, что вы видели его со сцены.
— Не дольше, чем нужно, чтобы успеть сказать ему
— И это был единственный раз, когда вы разговаривали с маэстро?
Прежде чем ответить, она бросила взгляд на другую женщину. Комиссар не сводил взгляда с певицы, так что не знал, что выразило в этот момент лицо той, другой. Пауза затянулась, и он уже решил повторить свой вопрос, когда сопрано наконец ответила:
— Нет, я больше с ним не виделась, — не считая, разумеется, того, что, как вы отметили, я видела его со сцены, — и больше с ним не разговаривала.
— Совсем?
— Совсем, — тотчас же ответила она.
— А в антрактах? Где вы находились?
— Здесь. С синьориной Линч.
— А вы, синьорина Линч? — спросил Брунетти, произнеся ее имя с минимально возможным акцентом, что стоило ему неимоверных усилий. — Где вы находились во время спектакля?
— Здесь, в гримерной — почти все первое действие. В конце спустилась на
Брунетти огляделся — чем можно было заниматься столько времени в этой почти пустой комнате. Перехватив его взгляд, она вытащила тоненький томик из кармана юбки. На обложке красовались китайские иероглифы вроде тех, что он уже видел на дверной табличке.
— Я читала, — объяснила синьорина, протягивая ему книжечку, и одарила дружеской улыбкой, выразившей полную готовность поговорить и о книжке, если ему захочется.
— А с маэстро Веллауэром вы сегодня не разговаривали?
— Синьора Петрелли уже сказала вам — мы с ним поговорили, когда пришли, но после того раза я его больше не видела. — Брунетти так и подмывало напомнить, что синьора Петрелли, между прочим, ни словом не обмолвилась насчет того, что они пришли вместе, но он подавил это искушение. — Из-за кулис, где я стояла, мне его не было видно, а во время обоих антрактов я была здесь, в гримерке.
— Вместе с синьорой Петрелли?
На сей раз американка выразительно взглянула на свою приятельницу, прежде чем ответить.
— Да, вместе с синьорой Петрелли, как она и сказала.
Брунетти закрыл записную книжку, где накарябал лишь американскую фамилию, словно попытавшись самой графикой передать всю хищную жуть этого варварского сочетания согласных.
— На случай, если появятся еще вопросы, где мне вас найти, синьора Петрелли?
— Каннареджо[16], шестьдесят один — тридцать четыре. — К его удивлению, она назвала не отель, а обычный жилой район.
— Там у вас квартира, синьора?
— Не у нее — у меня, — перебила американка. — Вы там и меня тоже найдете.
Снова открыв свою книжечку, комиссар записал адрес и тут же, заодно уж, спросил:
— А телефон?
Ему сообщили и телефон, заметив попутно, что в справочнике его нет и что дом находится неподалеку от базилики Санти-Джованни-э-Паоло.
Он снова принял официальный тон, чуть поклонился:
— Очень благодарен вам обеим, синьоры, и понимаю всю сложность вашего положения.
Если его реплика и показалась дамам странной, ни та, ни другая виду не подали. Любезно попрощавшись, он вышел из гримерки и в сопровождении двух полицейских, присоединившихся к нему за дверью, спустился по узкой лестнице за кулисы.
Третий полицейский уже ждал их внизу.
— Ну как? — сразу же спросил его Брунетти.
Тот довольно заулыбался.
— Оба, и Санторе, режиссер, и сама Петрелли разговаривали с ним у него в гримерной. Санторе зашел перед началом спектакля, а она — после первого акта.
— Кто вам сказал?
— Один из рабочих сцены. Он сказал, Санторе вышел из гримерки сердитый — но это только его
