— Что такое, Мьотти?

— У меня тут список всех, кто тут находился в этот вечер: хор, оркестранты, рабочие сцены, исполнители.

— Сколько всего?

— Больше сотни, синьор, — вздохнул капрал, словно извиняясь за сотни часов работы, которые сулил шефу его список.

— Что ж, ладно, — сказал Брунетти, решив пока что о списке не думать. — Сходите теперь к portiere и узнайте, какой у них порядок пропуска через турникет. Какие для этого нужны документы? — Капрал черкнул что-то в записной книжке, а его шеф тем временем продолжал: — Как еще можно сюда проникнуть? Можно ли пройти за кулисы из зала? С кем он пришел сегодня вечером? Кто заходил к нему в гримерку во время спектакля? И кофе, откуда он — из буфета или еще откуда-нибудь? — Он замолчал, задумавшись. — И попробуйте что-нибудь узнать насчет писем там, звонков и прочего.

— Это все, синьор?

— Позвоните в квестуру, пусть свяжутся с полицией Германии, — и, не дав Мьотти возразить, распорядился: — Скажите им, пусть вызовут переводчицу с немецкого — как ее?

— Болдаччи, синьор.

— Да. Скажете, чтобы ей позвонили, а она пусть свяжется с немецкой полицией. Ничего, что поздно. Скажете, пусть она затребует полное досье на Веллауэра. Если можно, к завтрашнему утру.

— Да, синьор.

Брунетти кивнул. Капрал отдал честь и с записной книжкой в руке устремился к лестнице, ведущей к служебному выходу.

— И еще, капрал, — обратился Брунетти к его удаляющейся спине.

— Да, синьор? — отозвался тот, остановившись уже на верхней ступеньке лестницы.

— Вы уж там повежливей.

Мьотти кивнул, крутанулся на каблуках и был таков. Тот факт, что можно сказать это подчиненному и тот не обидится, заставил Брунетти в очередной раз порадоваться, что его вернули в Венецию после пяти лет службы в Неаполе.

Хотя последние хлопки и крики «Браво!» смолкли минут двадцать назад, толпа за кулисами расходиться не спешила. Те немногие, что явно имели выраженную склонность к более или менее осмысленным действиям, ходили среди остальных, собирая у них реквизит — части костюма, пояса, трости, парики. Какой-то мужчина буквально перед самым носом Брунетти пронес нечто очень похожее на мертвого пушного зверька. Присмотревшись, комиссар понял, что это — охапка женских париков. На другом конце сцены появился Фоллин, тот самый полицейский, которого он посылал вызвать судмедэксперта. Фоллин подошел поближе и обратился к Брунетти:

— Я подумал, вы захотите побеседовать с певцами, синьор, и попросил их подождать наверху. И директора тоже. Кажется, им это не очень понравилось, но я объяснил, что случилось, и они согласились. Хотя им это все равно не нравится.

Оперные певцы, Брунетти поймал себя на том, что произнес про себя это словосочетание, и повторил: оперные певцы.

— Похвально. Где они?

— Наверху, синьор, — Фоллин указал на короткий лестничный пролет, ведущий на самый верхний этаж театра, и протянул Брунетти сегодняшнюю программку.

Пробежав ее глазами и узнав пару имен, Брунетти направился к лестнице.

— Кто из них больше всех нервничает, Фоллин? — спросил Брунетти, когда они поднялись на верхнюю площадку.

— Сопрано — синьора Петрелли, — ответил полицейский, указывая на дверь в самом конце коридора, ведущего вправо.

— Хорошо, — отозвался Брунетти и повернул влево. — Значит, синьору Петрелли мы оставим на закуску. — И, увидев улыбку Фоллина, невольно подумал, какое впечатление при первой встрече произвели друг на друга ретивый полицейский и сердитая примадонна.

«Франческо Дарди — Жорж Жермон» — гласил отпечатанный прямоугольник, прикнопленный к двери гримерной — первой по левую руку. Брунетти не успел стукнуть в эту дверь второй раз, как оттуда раздалось громкое: «Avanti!»[10]

За маленьким столиком перед зеркалом разгримировывался тот самый баритон, чье имя входило в число известных Брунетти. Франческо Дарди оказался невысоким мужчиной с объемистым брюшком, упиравшимся в гримерный столик, когда певцу приходилось наклоняться к зеркалу.

— Прошу прощения, синьоры, что не встал вам навстречу, — проговорил он, аккуратно удаляя черный контур с левого глаза.

Брунетти в ответ лишь молча кивнул. В следующий миг Дарди оторвался от зеркала и посмотрел на вошедших:

— Да? — и тут же вернулся к прерванному занятию.

— Вы уже знаете, что произошло? — начал Брунетти.

— Вы насчет Веллауэра?

— Да.

Не удовлетворившись столь односложным ответом, Дарди отложил полотенце и обратился к полицейским:

— Могу я вам быть полезен, синьоры? — адресуясь главным образом к Брунетти.

Польщенный Брунетти любезнейшим образом улыбнулся:

— Полагаю, да!

И заглянул в программку, зажатую в руке, как бы припоминая, кто перед ним:

— Синьор Дарди, вы, по-видимому, уже слышали, что сегодня вечером скончался маэстро Веллауэр.

Певец признал этот факт легким кивком головы. Брунетти продолжал:

— Мне хотелось бы узнать от вас как можно больше о сегодняшнем вечере — о том, что происходило в течение первых двух действий оперы. — Он сделал паузу, Дарди снова кивнул, но и теперь ничего не сказал. — Вы сегодня вечером разговаривали с маэстро?

— Я видел его мельком, — сказал Дарди и, повернувшись в винтовом кресле обратно к зеркалу, принялся усердно удалять остатки грима. — Когда я входил, он что-то обсуждал с одним из осветителей, — что-то насчет первого акта. Я сказал ему «Buona sera»[11] и пошел к себе гримироваться. Как видите, — он указал на свое отражение в зеркале, — это занимает много времени.

— А во сколько это было? — уточнил Брунетти.

— Около семи, по-моему. Ну, может, чуточку позже, в четверть восьмого, но уж никак не позднее.

— И после этого вы его видели?

— Тут или за кулисами?

— И там, и там.

— Я видел его после этого единственный раз — со сцены, когда он стоял за пультом.

— А с кем был маэстро, когда вы его видели?

— Я же вам сказал — с одним из наших осветителей.

— Да, я это помню. А еще с кем-нибудь?

— С Франко Санторе. В буфете. Они обменялись парой слов, но я как раз уходил.

Брунетти знал и это имя, но все-таки спросил:

— А этот синьор Санторе — кто он?

Казалось, Дарди совершенно не удивило старательно разыгрываемое комиссаром невежество: в конце концов, полицейский вовсе не обязан знать имя одного из знаменитейших в Италии театральных режиссеров.

— Режиссер, — объяснил он и покончив с вытиранием, швырнул полотенце на столик. — Постановщик спектакля. — Он потянулся за шелковым галстуком, лежавшим с правого края столика, аккуратно продел его