услышанное; в ее изложении почти все новости, кроме самых простых, обращались в сплошную путаницу; генеалогию она забывала, сути судебных процессов и фамильных раздоров постичь не могла, в свидетели по какому бы то ни было вопросу решительно не годилась — и все же она мгновенно проникалась добрыми чувствами, вечно кого-нибудь невпопад сватала, повсюду ей чудились амуры, когда же что-нибудь в этом роде действительно случалось, она бывала изумлена. Она превосходно умела сочувствовать, а еще лучше — радоваться; при известии об удивительно удачном браке, о нечаянном появлении сына и наследника, о кстати свалившемся наследстве ее негромкий радостный трезвон звучал везде и повсюду, снова и снова; многообразные безостановочные переливы колокольчиков не умолкали весь день; то и дело слышалось: «Ну конечно», «Клянусь, просто поверить не могу», «Но это же чудесно», «Бог мой, как же это кстати!», «Кто его знает, но я рада… ха-ха-ха» — и так далее. Поток радостей и приятных мыслей никогда не иссякал — легко сменяя направление, он тек себе и тек. Услышав хорошие новости, все говорили обычно: «Салли Наттер будет рада». Миссис Наттер не отличалась глубокомыслием и изрекала по преимуществу бессвязные восклицания, сопровождаемые жестикуляцией и удивленным выражением лица; по здравом размышлении выяснялось, что ее речи не содержали ничего стоящего, но беседовать под аккомпанемент этих тихих ликующих звуков было приятно. Ее говорящие о дружелюбии жесты, манера закатывать глаза, улыбки и вздохи и небольшой набор присловий вроде «тс-с, тихохонько!», «правда-правда», «давайте пошепчемся» — за все это и за порядочность окружающие любили миссис Наттер; любили сильнее, чем, вероятно, сознавали сами, поскольку привыкли, что она всегда такова.

Итак, обе дамы уселись в экипаж, который беспрерывно звенел и гремел на ходу, так что вести связную беседу оказалось совершенно невозможно — к радости миссис Макнамары; она не могла не заметить в лице миссис Мэтчуелл, помимо обычного оттенка коварства, чего-то, можно сказать, устрашающего и готова была признать в своей спутнице настоящую колдунью.

Они достигли дома Наттера; он стоял у мельниц, высокие деревья затеняли его простой серый фасад. Миссис Мак вошла. Ее приняла маленькая миссис Наттер, хихикающая, возбужденная и изнемогающая от любопытства.

— Она в самом деле сейчас там, в карете? Дорогая, правду ли рассказывают, что от нее слышали воистину чудесные вещи? Я разговаривала с миссис Молли… и просто диву давалась. Вы и в самом деле верите, что она волшебница? Но не забывайте, Наттер не должен знать, что я ее сюда приглашала. Он не выносит предсказателей судьбы. А о чем мне ее спросить? Думаю, о жемчужном крестике — как по-вашему? Потому что мне хотелось бы знать; а потом — кто возьмет верх: Наттер или его враги… вы ведь знаете, о ком я говорю? Это доктор Стерк, дорогая; и еще… еще… но главный вопрос — этот.

Бедная миссис Макнамара оглянулась и, убедившись, что за ней нет наблюдения, в спешке залепетала:

— Бога ради, дорогая, сделайте, как я советую: слушайте, что она говорит, а сами не говорите ничего.

— Конечно, дорогая, разумные люди всегда так поступают, — отозвалась миссис Наттер.

И Мэри Мэтчуелл, решив, что они достаточно побыли наедине, спустилась из коляски и появилась в холле раньше, чем ее ждала миссис Наттер; узрев это безмолвное видение, бедная маленькая леди ощутила благоговейный страх и еле выдавила из себя:

— Добрый вечер, мадам… я очень рада… пожалуйста, входите.

И они все вместе проследовали в гостиную. Оказавшись в столь зловещем обществе, маленькая миссис Наттер словно бы вступила в леденящую тень и ей расхотелось хихикать; вспомнилась жуткая история о том, как ее нынешняя гостья показала миссис Флемминг через стакан чистой воды образ ее мужа с лицом, наполовину залитым кровью — это произошло накануне того дня, когда мистера Флемминга убили караульные на Джонз-Лейн. Поэтому, когда Аэндорская волшебница потребовала воду и стаканы и велела миссис Мак удалиться, бедная недалекая миссис Наттер струсила, почувствовала себя дурно и желала одного: унести ноги; она чуть было не пустилась в бегство, покинув дом на произвол гостей, но ей не хватило для этого решимости.

— А нельзя ли, чтобы миссис Мак осталась? — спросила она, провожая удаляющуюся приятельницу жалобным взглядом.

— Ни в коем случае.

Этот строгий ответ был адресован самой миссис Мак, и та, под взглядом бедной миссис Наттер, послушно удалилась грузными шагами.

Не то чтобы ей совсем не было любопытно — но все же она испытала скорее облегчение и была очень не прочь уйти. Она успела только увидеть, как Мэри Мэтчуелл доставала из кармана и распаковывала овальное стальное зеркальце — увеличительное, как решила миссис Мак, поскольку пальцы гадалки (похожие на пальцы трупа) приняли в нем размер, вдвое превышающий натуральный; затем Мэри Мэтчуелл взяла стакан, до середины наполнила его водой и стала искоса рассматривать против света.

Дверь закрылась, прошло минут пять, и тут, совершенно внезапно, по дому разнесся душераздирающий крик — и сразу за ним второй.

Служанка Бетти и миссис Мак, которые сидели в маленькой комнате по ту сторону холла, в ужасе уставились друг на друга. Схватив Бетти за запястье, пожилая леди пробормотала краткую молитву, и Бетти с криком: «О боже, что стряслось с моей бедной госпожой?» — ринулась через холл, а миссис Мак — за ней; у дверей послышался скрип отпираемого изнутри замка.

Не помня себя, женщины ворвались в комнату: бедная маленькая миссис Наттер лежала на полу в обмороке; ее побледневшее лицо и перед платья были забрызганы водой.

— Миссис Макнамара, у вас с собой флакончик с нюхательной солью — дайте ей, — произнесла загадочная гостья в черном холодно, но с едва заметным оттенком торжества, когда увидела испуганные лица женщин.

Миссис Наттер долго лежала без сознания, но все же наконец очнулась; взгляд ее блуждал, пока не остановился на миссис Мэтчуелл, черной тенью застывшей у стены между окнами; миссис Наттер еще раз пронзительно взвизгнула и, обняв миссис Мак за шею, стала кричать:

— О! Миссис Мак, она здесь… здесь… она здесь!

Эти отчаянные крики и прочие признаки крайнего ужаса заставили даму в черном, с бледных уст которой не сходила странная улыбка, выскользнуть из гостиной; похожая на злого духа, отложившего на время свой наполовину исполненный замысел, она удалилась в маленькую комнату по ту сторону холла.

— Она здесь… здесь! — вскрикивала бедная маленькая миссис Наттер.

— Нет, дорогая, нет… ее нет уже… она ушла, дорогая, в самом деле ушла, — уговаривала ее миссис Мак, тоже очень испуганная.

— О! Ушла?.. Правда, ушла?.. Она ушла? — восклицала миссис Наттер и, как ребенок после страшного сна, обводила глазами комнату.

— Ушла, моя дорогая мэм… нет ее… истинный крест, ушла! — заверила Бетти; девушка хлопотала вместе с миссис Макнамарой, испуганная и расстроенная не меньше ее.

— О! О! Бетти, куда она ушла? О! Миссис Мак… О нет, нет!.. Никогда! Этого не может быть… не может. Это не он… он этого не делал.

— Боже мой, мэм, да она повредилась в уме! — вскрикнула бедняжка Бетти, вконец растерянная.

— Ну что вы… успокойтесь, Салли, дорогая… ну, ну, — в страхе залепетала миссис Мак, похлопывая приятельницу по спине.

— Там… я его вижу там… я вижу, — продолжала выкрикивать миссис Наттер. — О Чарли! Чарли, нет… я не разглядела, нет… это только привиделось.

— Не волнуйтесь так, мэм, дорогая, — взмолилась Бетти.

Но миссис Макнамара через ее плечо проследила взгляд миссис Наттер; завидев в открытой двери смуглое лицо Наттера, на котором ослепительно сверкали белки, миссис Макнамара была поражена и не знала, сам ли Наттер явился сюда во плоти или это его образ, вызванный заклинаниями Мэри Мэтчуелл.

— Салли… душечка, что с тобой? — заговорил Наттер, мгновенно очутившись рядом.